Изабель

«Никто не слышал о том, чтобы у него были враги. По единодушному мнению соседей, он был вежливым и воспитанным человеком. Бывшие преподаватели и товарищи по лицею имени Мирабо дали о нем самые лестные отзывы. Своим усердием и дисциплиной Пьер Траншан снискал уважение начальников. И вот такого достойного человека обвинили в убийстве. Некий Морис Перло, сорока восьми лет от роду, толкнул Пьера посреди улицы в час пик, когда тот возвращался с работы. Между ними возникла перепалка. Она тут же переросла в потасовку. Траншан, выхватив из кармана нож, нанес противнику удар в самое сердце, и убил его на месте. Зачем конторский служащий носил в кармане нож? „По старой привычке, оставшейся еще с той поры, когда я был бойскаутом“, — заявил позднее обвиняемый. И аббат, долгое время возглавлявший „Вечернюю звезду“ — так называлось отделение скаутов в Марселе, — подтвердил слова Пьера на суде.

Возникает вопрос: что привело Траншана на скамью подсудимых? Обследовав обвиняемого, психиатры заключили, что он совершил преступление, будучи в здравом уме. Неужели Пьер Маршан вместе с несчастным Морисом Перло пал жертвой увеличения численности населения на нашей планете? Неужели на улицах наших городов уже не хватает места для всех граждан?»

Ему нравилось заканчивать свои статьи вопросительным знаком. Так он побуждал читателя принять участие в полемике. Как обычно, он поставил под статьей подпись «Альцест». Когда-то он написал книгу, которая имела успех. Однако последующие его творения оказались менее удачными. Его слава была недолгой. И все же он продолжал подписывать своим подлинным именем Поль Дефос рассказы и новеллы, которые считал настоящей художественной прозой. Однако от прежних амбиций у него не осталось и следа. Зарабатывая на жизнь, как автор полемических статей, выходивших в свет под псевдонимом «Альцест», он в то же время сочинял не для печати, а для души рассказы автобиографического характера. При затворническом образе жизни, который он вел с некоторых времен, ему нужно было как-то поддерживать свое душевное равновесие.

Он перечитал статью под названием «Мирный гражданин», невольно задаваясь вопросом, не угадает ли кто-нибудь под нарочито простодушным тоном, который так нравился читателям, истинный характер автора: ворчливый, склонный к вечным жалобам. На память ему пришли наставления отца, провинциального обывателя, с утра до вечера без устали поносившего всех и вся, усматривавшего даже в самом бескорыстном поступке скрытую меркантильность. «Должно быть, я что-то унаследовал от него. Невозможно ничего не взять от человека, от которого с самых ранних лет ты слышал одно и то же: „Все люди делятся на мерзавцев и дураков. Постарайся войти в число первых“. И, конечно, из чувства противоречия я пополнил ряды вторых. Однако уроки отца не прошли даром, и кое-что из родительских наставлений запало мне в душу. Вот так мы сами себя наказываем, хотя и не подаем виду».

Он услышал, как внизу, на кухне, Джаспер скребется лапой в дверь; со стороны террасы до него донесся крик совы. Он вытащил из ящика письменного стола школьную тетрадку с красовавшейся на обложке большой буквой «С». Время от времени он заносил в нее свои заметки и называл ее «досье Сони». У него хранилась не одна тетрадь с описанием того или иного события или посвященная какому-либо человеку, который мог бы стать героем его будущей книги. Прежде чем положить тетрадку на место, он переворошил всю кипу. Вот тетрадь под буквой «К». Кто же это мог быть? Конечно, Каролина. Давно же он не раскрывал эту тетрадь! Образ той женщины уже стерся из его памяти. Сколько же людей мы теряем незаметно для себя на протяжении жизни? Намного больше, чем кажется на первый взгляд. Счет идет на сотни. И все же Соня оказалась не из тех, кто позволяет себя забыть.

«Вот наказание! И надо же было такому случиться именно в тот вечер, когда она впервые уступила мне! По правде говоря, она оказалась чересчур щедрой и полностью сосредоточилась на мне. Казалось, что она совсем забыла о себе, а это трудно ожидать от женщины, встречающейся с вами лишь для того, чтобы получить удовольствие. Наконец, она, прикрыв с блаженным вздохом глаза, вытянулась в постели, будто подхваченное течением реки бревно. Меня удивила ее неподвижность, и она, догадавшись, прошептала: „Не обращай внимания, я сегодня неважно себя чувствую“. Она произнесла эти слова с таким чудовищным акцентом, что впервые за все время нашего знакомства я почувствовал досаду: похоже, что, прежде чем заговорить, она набрала в рот камней. Предчувствие не обмануло меня: под кроткой внешностью Сони угадывалась скрытая агрессивность. Тут что-то не так. Я уже знал, что скажет Соня. Непременно что-нибудь неприятное: „Если бы ты уделял мне хотя бы немного внимания, то я не чувствовала бы себя такой одинокой“. Таким противным голосом можно только упрекать.

В тот вечер я довольно рано ушел от нее. Я уже не был уверен в том, что захочу вновь увидеться с ней. Следует отметить, что для меня уже тогда не было секретом, что работа секретарши служила ей лишь прикрытием. Я знал от Маргариты, что вот уже несколько лет Соня живет на содержании у одного торговца тканями, выходца из Бессарабии, державшего магазин на Елисейских Полях. Этот тип был настоящим денежным мешком. Ему не составляло труда оплатить ей квартиру на улице Этуаль. И все же меня ничуть не мучила ревность. Мы ни о чем с ней не договаривались, поскольку были свободными людьми, отнюдь не собиравшимися связать себя какими бы то ни было обязательствами, и встречались лишь по обоюдному желанию. Случилось так, что она позвонила в мою дверь уже на следующий день. И я нисколько не удивился. В то время мы еще не до конца пресытились ласками. Наша встреча прошла точно так же, как накануне. С той лишь разницей, что в последний момент, перед тем как я собрался разжать объятия, она удержала меня в себе, сомкнув за моей спиной руки. И я принял это за оргазм. Но не тут-то было! В свое оправдание она сказала: „Вот уже целую неделю, как у меня болит голова, и потому ничего не получается“. После этого случая мы неделю не виделись. Наконец она пришла без предупреждения часов в десять вечера. И все повторилось. Я спросил: „У тебя все еще болит голова?“

— Да, что-то не проходит. Схожу-ка я к врачу.

— Когда ты пришла, я подумал, что ты была у него.

Она улыбнулась:

— Я объясню тебе все на днях.

— А почему не сейчас?

— Нет, потом.

Теперь я склонен думать, что Соня была в те времена лакомым кусочком. И эта мысль не очень приятна мне в силу некоторых обстоятельств личного характера, о которых я умалчиваю, ибо это признание развенчало бы меня, как героя-любовника. И все же из песни слова не выкинешь. Разочаровавшись в Соне, я все же продолжал встречаться с ней, что вполне устраивало ее. Она уже не испытывала ко мне былой страсти в постели. По правде говоря, ее стройное тело все еще влекло меня. Она не ссылалась больше на головную боль, а я и не спрашивал ее. Мы встречались уже раз десять, когда Соня ошарашила меня своим откровенным признанием: „Это происходит со мной потому, что я не хочу видеть тот предмет, которым ты орудуешь внизу, между моих ног. Эта штуковина кажется мне настолько омерзительной, что меня, наверное, тут же стошнит, если только увижу ее“.

Я раскрыл рот от удивления. „Соня, ты сумасшедшая. Как-то ты говорила мне, что хочешь обратиться к врачу. Так вот, беги скорее к психиатру. Почему ты встречаешься со мной, если не испытываешь ничего, кроме отвращения?“

— Потому что я люблю тебя, — произнесла она с противным акцентом.

Я выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью. У меня внутри все перевернулось. Я шел по улице и говорил вслух сам с собой: „Таким особам самое место в доме для умалишенных“. Прохожие шарахались от меня в разные стороны.

Она не сразу сообщила мне о том, что беременна. И я не сразу признался себе, что возненавидел ее. Впрочем, так ли это было в действительности? По отношению к ней я вел себя как самый последний мерзавец. Я проклинал ее, но стоило ей показаться на пороге, как я, словно изголодавшийся волк, набрасывался на нее и тащил в постель. Возможно, мне хотелось унизить ее. Она посоветовала мне пользоваться презервативом, чтобы защититься от любых случайностей. Но я отказывался, поскольку, напротив, чувствовал бы себя словно пес в наморднике: этот резиновый предмет делал меня импотентом. Разозлившись, она обрушилась на меня с упреками. Мне пришлось покориться, и в течение нескольких дней я смиренно нес свой крест. По-видимому, она требовала от меня того же, что и от других мужчин. И вот я, стоя в ванной комнате, заканчивал то, что начал с ней в спальне. После четырех или пяти таких встреч, я решил, что пора поставить точку в наших отношениях. Однажды после обеда я продал свою квартиру вместе со всей обстановкой и переехал в гостиницу. И все же она и там достала меня.