Изабель

И вот теперь, когда лицо сидевшей напротив Изабель все больше удалялось от него, он мог лишь догадываться, о чем она думала в этот момент.

— Я слишком поздно встретился с твоей матерью.

Судя по сдержанному ответу дочери, похоже, он ошибся: «Не так уж и поздно!» Если Изабель знала бы, что попала в самую точку, то ответила бы по-другому. Двадцать восемь лет казались теперь Полю подростковым возрастом. Ему исполнилось именно двадцать восемь лет, когда он клюнул на экзотическую приманку, какой оказалась в то время для него Соня. Они вели разговор в баре на улице Пьера Шарона, который закрыли восемь месяцев спустя по настоянию священника православной церкви на улице Жоржа Бизе. Он чувствовал себя таким усталым от жизни, что ему было все равно: обратиться в мусульманство или записаться в буддисты. Ему хотелось лишь одного: чтобы беременная Соня перестала наконец жаловаться на боли в животе. Немного позднее она с христианской кроткой улыбкой, какие можно увидеть на иконах фламандских художников, принесла себя в жертву материнству.

— Ты права: двадцать восемь лет — это еще не старость.

Почувствовав, что настало время затронуть тему, которую он старательно обходил, Поль то и дело подливал себе в стакан вина. Изабель, не спеша, расправлялась с зажатым в кулаке бананом, чья разделенная на четыре полоски кожура свисала вниз, как собачьи уши. Конечно, неприятный разговор можно было бы и отложить. И все же у него из головы не выходила случившаяся с ней неприглядная история. Он захотел услышать о ней подробнее, как говорится, из первых уст, чтобы больше не возвращаться к этой теме. Однако Изабель и бровью не повела.

— Разве мама тебе не все рассказала?

— Да, кое-что говорила. С ней трудно вести разговор на подобные темы. Кроме того, у нее отсутствует воображение. Конечно, она переживает, но не более, чем если бы ты заболела корью.

— Мне можно убрать со стола?

— Да.

Пока она собирала тарелки, он вернулся в свой уголок у камина и, сдвинув кресла, устроился так, чтобы виски и сигареты были у него под рукой. «Я люблю свои маленькие удобства, а вовсе не готовлюсь к трудному разговору, — убеждал себя Поль. — Нет ничего более банального, чем девица, позволившая себя трахнуть. И уже не имеет значения, произошло это с ее согласия или нет». И тут он понял, что ему хочется знать мнение Изабель.

Возможно, он не прав? Вначале она, разумеется, немного смущалась, но отнюдь не больше, чем перед комиссаром полиции, добропорядочным отцом семейства, обремененным заботами о дочерях, которые были на выданье. Пока она говорила, он вдруг поймал себя на мысли, что испытывает зависть: «Черт возьми, в дни нашей юности мы даже подумать о таком не могли! Современным юнцам здорово повезло!» Рассказ дочери невольно заставил его вспомнить событие двадцатипятилетней давности. Когда он еще учился в лицее, у него был весьма шустрый приятель из крестьянской семьи, большой пройдоха и ловкач. Однажды по инициативе Лабузана — так звали того парнишку — они пригласили на велосипедную прогулку смазливую пятнадцатилетнюю девчонку по имени Люсетта, о которой в городке ходили разные слухи. Выехав за город, они нашли лесок, под сенью которого почувствовали себя так же уютно, как в номере гостиницы. Во всяком случае, это касалось Лабузана. Как бы в шутку, Лабузан начал тискать Люсетту, которая вовсе и не думала сопротивляться. Поль стоял рядом и наблюдал за происходящим. Время от времени он ухмылялся, все более и более смущаясь. Он видел, как обнажилась девичья грудь, а затем высоко задрался подол юбки и вдоль бедер вниз соскользнули трусики. И тогда, чтобы принять какое-то участие в игре, он принялся мешать приятелю. Для начала он прикрыл разомлевшей девице грудь, затем одернул юбку, не обращая внимания на яростное подмигивание Лабузана. Так прошел целый час, а дело нисколько не продвинулось. Тут пришло время Люсетте возвращаться домой. Она так и уехала ни солоно хлебавши на велосипеде, а Полю пришлось выслушивать упреки приятеля: «Ну и дурак же ты! Что с тобой случилось? Мы бы трахнули ее в свое удовольствие. Ты случайно не рехнулся?»

«Неужели и в самом деле я был таким недотепой? — подумал Поль, прислушиваясь к голосу Изабель. — Неужели уже тогда я был импотентом? Конечно, нет. Разве у меня не было желания? Было. И все же более всего на свете я тогда не хотел, чтобы Лабузан на моих глазах трахнул эту девицу. Конечно, мною руководила отнюдь не ревность. Я не проявил интереса к девице лишь потому, что считал любовь чем-то исключительно возвышенным, происходившим между двумя людьми и налагавшим определенные обязательства. Подобную чушь мне вбила в голову целая уйма кретинов: преподаватели, родители, писатели. Возможно, я по-своему истолковал мораль, которую исповедовали эти люди. Я жил в своем мире, не зная реальной жизни, полной всяческих мерзостей, но в то же время доставлявшей немало удовольствий. Впоследствии я совершал ошибку за ошибкой, неудачно женился и впутывался в приносившие мне одни лишь неприятности любовные истории. О чем же толковала эта девчонка, моя так называемая кровь и плоть? О том, что не могла оказать сопротивление четверым парням и потому не нашла ничего лучшего, как отдаться им. И тут она громко разревелась, но в отличие от того, что случилось с ней утром в машине, она плакала, прикрыв лицо руками».

Взяв стакан виски, Поль встал и прошелся по комнате, чтобы дать ей возможность успокоиться.

— И это событие осталось без последствий, ну скажем, материального порядка?

— Да, вчера вечером я окончательно убедилась. Кроме того, мама водила меня к врачу.

— И что же ты сказала матери?

— Я назвала имя только одного парня, чтобы не расстраивать ее. Она хотела заявить в полицию. Я еле-еле упросила ее не делать этого из-за Клода. Это он втянул меня в эту историю. Он чуть-чуть нравится мне, и потому я вовсе не хочу причинять ему неприятности.

Она снова заплакала. Что он мог сказать? Что следует выбирать таких друзей, которые не уступали бы ее своим приятелям? И все же разве можно словами помочь такому горю? Возможно, что эти парни набрались наркоты до такой степени, что уже не контролировали свои действия? Вот о чем надо было бы спросить ее. Но Поля в этот момент занимало лишь одно: почему она плачет? Ему было неловко спрашивать, и потому он, как бы невзначай, произнес:

— Они избили тебя?

— Можно сказать, что нет.

— И все же, несмотря ни на что, ты получила удовольствие?

Она лишь пожала плечами, по-прежнему прикрывая ладонями лицо. По-видимому, она подумала, что мужчина, хотя бы и отец, не способен понять чувства, какие она испытывала, и потому ответила:

— Конечно, я не деревянная. Но дело не в этом.

После чего она еще громче разревелась. «Какая мерзкая история, — подумал Поль. — Но хуже всего то, что я спокойно выслушиваю ее, а этого вовсе не следовало бы делать». Он поймал себя на мысли, что рассуждает, как старый ханжа и моралист. Ему стало стыдно от того, что вызвал дочь на откровенность и получил тайное удовольствие от услышанного. Невольно он сравнил свое полное неудач и разочарований прошлое с настоящим, отягощенным свалившейся на него ответственностью, которую он еще не осознал до конца. Во власти самых противоречивых чувств, он подошел к Изабель и протянул ей руку. Она встала и совсем по-детски прижалась к его широкой груди. Он видел перед собой свежее личико, гладкий, без единой морщинки лоб, а когда его губы коснулись ее длинной шеи, он почувствовал нежный запах ее кожи. Его Изабель и грязь? Да о чем он говорит?

Он начинал свою ночную работу с того, что раскладывал перед собой бумагу и сигареты. Он любил, чтобы каждая вещь лежала на своем месте. Затем он приступал к работе. Он не ложился спать до тех пор, пока не напишет на две трети статью. Он жил за счет публикуемых на страницах марсельской ежедневной газеты обзорных статей на злобу дня. Этот прилично оплачиваемый труд заключался в том, что он выбирал из хроники происшествий какое-то событие, показавшееся ему достойным внимания, на этом сюжете строил свои рассуждения о современном мире, где все шло вопреки здравому смыслу. Читатели откликались на колонку Поля множеством писем, в которых он черпал идеи для следующих статей. Так продолжалось уже несколько лет. Перелистав подшивку «переписка с читателями» и пробежав глазами вырезки из хроники происшествий, он принялся за работу.