Вызывной канал

Шахтеры на Шпицбергене— Сейчас им еще и денег не платят, как в Донбассе.

Шехерезада Иванна— Я готова. См. Шехреза — порт в Иране.

Шмидт— Капитан второго ранга в отставке на момент мятежа на крейсере «Очаков». Подписант радиограммы: «Командую флотом. Шмидт.» Не путать с Отто Юльевичем.

шпигат— Всякое отверстие в борту, в которое нельзя выглянуть или высунуть пушку. Из них вечно что-то льется за борт. Через капитанский шпигат лилась за борт необработанная рыба.

ШРМ ЕВЖВ— Спросите у радиста.

шурубра— Щетка такая, чтоб палубу шурубрить.

Шхеры— См. Финский залив, Гангут, галеры, Петр Первый.

Юлиус Фучик— Автор «Репортажа с петлей на шее». Лихтеровоз Дунайского пароходства.

ярус— Рыболовный порядок длиной миль сто, чтобы не соврать.

"Cobe Queen-1"

"Tiger"

В тексте словаря обнаружены ссылки на рассказы, не написанные автором по вине блока ФРП радиолокатора «Печора-2». Оные ссылки считать ссылками в жизнь. Дополнения и исправления к словарю принимаются по адресу [email protected]

АБИССИНСКИЙ ГРИПП

Знаю, радость моя, всё пройдёт. И это — тоже. Не я такой первый. И последний — тоже не я. Просто мне нездоровится. И пусть поэт Гумилёв называл эту блажь своей Музой Дальних Странствий, я-то знаю, что это всего лишь даёт знать о себе мой странный вирус.

Переболею как-нибудь. Устану, угомонюсь и осяду подле тебя, как навечно ставший к причалу пароход. Мне не грозят ни музейные доки Адмиралтейства, ни вечная стоянка на Невском рейде. Пусть уж лучше буду простым отстойным "тропиком", дающим приют поиздержавшемуся на биче плавсоставу в своих холодных каютах. Парни станут жить со мной всю долгую зиму, по утрам будут ходить отмечаться в своей конторе, будут безбожно экономить на своих желудках, и, проклиная всё на свете, будут пытаться заснуть, не ужинав, натягивая на уши шапки. Один отстойный "тропик" стоит всех кораблей-музеев, и мои парни станут жалеть обо мне, когда меня потащат за ноздрю куда-нибудь в Грецию, на переплавку. И выпьют положенное за упокой моей не увековеченной сухим доком корабельной души, пусть я и был совершенно неприспособленным к длительным зимовкам.

Словом, буду, как все нормальные люди. Внимательным мужем. Любящим отцом. По вечерам сам стану забирать из сада нашу девушку, научусь терпеливо ждать, пока она приберёт на место игрушки, попрощается с воспитательницей и разберется в премудростях своих башмачков, колгот и платьиц. Детская обувь — с норовом. Правый башмак так и норовит стать левым, и наоборот. А по пути домой норовистая обувка обязательно находит подходящую по глубинам лужу, пусть даже такой сухой осени не припомнить и старожилам, помнящим коновязь для волов на месте нынешнего дворца спорта. А в дождь нам — вообще раздолье. Мы будем идти домой через стадион или окружной госпиталь, будем не бояться луж, сбивать каштаны связкой ключей, сбивать каштанами застрявшие в листьях ключи, и не потому, что нам будет жалко купленного в Джибути брелока, просто: как мы попадем в наш теплый и сухой дом, если тебя еще не будет с работы?.. Да и вообще: сбивать каштаны ключами — мальчишество, конечно, и вряд ли ты нас похвалишь, если они так и останутся висеть на этой корявой ветке.

Но ты уже будешь дома, с кухни будет соблазнительно тянуть чем-то вкусненьким, ключи мы всё-таки стряхнём с дерева, тщательно проверим наш почтовый ящик, и заявимся домой с полными карманами каштанов, невредимыми ключами и "Весёлыми картинками". И с мокрыми ногами. И нам за это, конечно, влетит, но не очень сильно. Ты сама тоже ведь любишь побродить иногда под дождём, не обращая внимания на капризы прохудившегося финского сапога. На то она и осень, чтобы шел дождь. И, кроме того, ты всегда почему-то предпочитала финские капризы добротной отечественной кирзе.

Задыхаюсь, который рейс попадая в вечное лето и зной. Не могу без осени, дождей и каштанов, градом осыпающихся на госпитальный асфальт. Они несутся к земле маленькими метеоритами, рикошетируя, скачут по лужам, теряя осколки своей колючей кожуры. Осень смывает с души любую накипь, будь она толщиной даже с расколовшуюся от удара каштанову оболочку, оставшуюся сидеть на коричневом ядрышке, как каска на голове военного. Молюсь на дожди и оттопырившие карман каштаны, как молятся туземцы своим всемогущим амулетам. Может быть и стоило бы стать ярым язычником, и брать с собой в путь заклятый страшным заклинанием каштан, едино на его полагаясь силу, спасущую от ностальгии под звёздами чужого неба. Но силы такой нет. Каштаний полированный глянец высыхает и морщится от длительного хранения в рундуке, и амулетами уже — только моль по шкафам распугивать. Поэтому я не язычник.