Личное дело игрока Рубашова

То, что позволил себе мистер Сандерс, программой предусмотрено не было. Утром, обсуждая детали передачи, они договорились, что взгляд медиума вызовет у него необъяснимый зуд в области шеи, но не сильный, примерно такой, какой возникает, когда смотришь на муравейник; то есть все это должно было произвести впечатление самовнушения. Но взгляд Сандерса буквально парализовал его, обратил его сердце в черный комок ужаса; на какую-то секунду Торрес потерял контакт с окружающим миром. И в одном из закоулков своего мозга он услышал смех профессора Ван дер Вейдена и его ядовитый голос: «Ну что, Энрике, надутый хряк? Ты этого не ожидал?»

Он попробовал выиграть время, представляя нового гостя — древнего, белого, как лунь, старика с вьющейся бородой; лицо его выглядело как сплошная паутина морщин.

— Добро пожаловать, господин Руба-шов, — медленно приходя в себя, сказал он. — Вас ведь тоже разыскал профессор Ван дер Вейден, если я не ошибаюсь?

Русский кивнул и рассеянно огляделся, потом дрожащей стариковской рукой почесал ухо. Это немного успокоило ведущего.

— А дело было так, — сказал Ван дер Вейден, — если вы не возражаете, я расскажу, Энрике. Николай не особенно разговорчив. Как мы видим, он очень стар, намного старше, чем мы можем себе вообразить.

Энрике Чуспо Торрес кивнул. Ему стало легче. Пусть голландец поболтает. Он доведет до конца и эту программу. Когда эти полудурки исчезнут из студии, он позвонит жене Урсуле и измученным голосом сообщит, что, к сожалению, должен остаться в студии на всю ночь — готовить программу о брачных играх угря в Саргассовом море, а потом возьмет блондинку-поклонницу в ближайший отель и продемонстрирует ей свои потрясающие мужские возможности.

— Я обнаружил Йозефа-Николая по чистой случайности, — сказал Ван дер Вейден, — благодаря вот этой статье.

Он достал из портфеля газетную вырезку с большой фотографией места аварии.

— Тенерифе, — сказал он, — в марте прошлого года в тенерифском международном аэропорту столкнулись два «Боинга-747». Как мы помним, погибло 597 человек, самая страшная авария в истории гражданской авиации. Остался в живых только один человек — старый русский.

Ван дер Вейден повернул вырезку так, чтобы камера могла дать ее крупный план.

— Здесь мы видим его в больнице Лас-Пальмаса. Врачебное обследование показало, что он непостижимым образом не получил даже царапины.

Профессор загадочно подмигнул камере и достал новую вырезку.

— Четыре месяца спустя. Тяжелая авария в Македонии. Автобус свалился в пропасть в горах, четырнадцать человек погибло, выжил один — старик-русский. Тот же самый… Чтобы понять, в чем тут дело, я начал собирать сведения об этом странном человеке, выходящем живым из любых катастроф. И, как всегда бывает с опытными охотниками, знающими точно, за кем они охотятся, результат не заставил себя ждать. Я обнаружил, что Йозеф-Николай за последние тридцать-сорок лет не раз переживал подобные аварии и катастрофы, все эти случаи документированы АП, УПИ, Рейтер, множеством газет, радиокомпаний, агентствами новостей…

— Первая мысль профессора, — вставил Сандерс, — была чисто умозрительной; он предположил, что Йозеф-Николай бессмертен. Нечто вроде Ута Напиштима, бессмертного персонажа Гильгамеша. [56] Того самого, кого бог Эа предупреждал о катастрофах, о великом потопе… он построил ковчег — в общем, библейский Ной.

К Энрике Чуспо Торресу окончательно вернулось мужество.

— Никто, конечно же, не бессмертен, — сказал он. — Ни Бог, ни дьявол, ни наука, даже с помощью всесильной кибернетики, не могут сделать нас бессмертными. Не так ли?

— Конечно-конечно. Но Йозеф-Николай Рубашов очень и очень стар, — сказал Сандерс. — Профессору удалось провести некоторые изыскания за железным занавесом и обнаружить его подлинное свидетельство о рождении. Господин Рубашов родился в Санкт-Петербурге в 1869 году.

Чуспо Торрес покачал головой. Идиоты, подумал он. 1869 год! За время работы над программой кого он только ни повидал, но таких психов — никогда.

— Чтобы долго не задерживаться на этой истории, — менторским тоном заявил он, — скажем так: вам, профессор, удалось разыскать не только свидетельство о рождении, но и самого человека, взять его под крылышко и даже найти ему работу…

Включили сканер, и на экране появилась фотография, представляющая казино в Малаге.

— Оказалось, что Рубашов, — продолжил ведущий, — давайте не говорить пока о его возрасте, это звучит совершенно невероятно… оставим также его невероятное везение в невезении, я имею в виду все эти катастрофы… оказалось, что Рубашов является обладателем… как бы это назвать? Хорошо, назовем это листком бумаги, или листком похожего на бумагу, но доселе неизвестного материала, своего рода документа… И профессор утверждает, что этот документ невозможно уничтожить.

Картинка сменилась — теперь Рубашов стоял на сцене казино со своим контрактом в руке, в окружении любопытных посетителей.

— И с этим странным листком Рубашов, как утверждают, зарабатывал деньги во всех игровых салонах Солнечного Берега, заключая с публикой пари и давая им возможность попытаться уничтожить этот… документ.

Камера вернулась в студию, но ведущий словно бы исчез. На экране все время были только три гостя. Чуспо Торрес подвинулся, чтобы попасть в кадр.

— А не могли бы вы показать нам этот странный листок, господин Рубашов? — спросил он, с трудом скрывая раздражение, вызванное неумелостью операторов. — Нам интересно попробовать сделать то, что не удавалось другим.

Русский отсутствующе кивнул и молча передал контракт Торресу.

— Итак, вернемся к началу нашей программы, — сказал тот, — существуют ли сегодня явления, которые нельзя объяснить с помощью науки? Есть ли в радуге цвета, которые мы пока не видим? Или все это, а у меня есть серьезные опасения на счет, всего лишь блеф? Вот этот документ, например, с совершенно неразборчивым текстом — неужели его и в самом деле невозможно уничтожить? Дорогие телезрители, к сожалению, во время передачи возник целый ряд технических проблем, поэтому мы сделаем рекламную паузу прямо сейчас, а ответы на наши вопросы вы получите сразу после перерыва…

Но рекламной паузы не последовало. Вместо этого в эфир пошел репортаж из замка черной магии Алекса Сандерса в Ноттинг-Хилле, причем вовсе не тот, что Энрике Чуспо Торрес лично сделал месяц назад — там Сандерс зажигал ароматические курения и молился неизвестному демону. Пока ведущий программы ворвался в диспетчерскую, чтобы наорать на продюсера и помрежа по поводу барахлящих камер — в конце концов, это же было их решение автоматизировать передачи, они настаивали на этой чуши на заседании редакции… пока сотрудники студии пытались успокоить разъяренную телезвезду, в эфир пошла совершенно не та передача, причем никто из ответственных за выпуск этого даже не заметил. Зрители увидели странный интерьер — в огромном зале, совершенно черном, с черными стенами и черным потолком, сидели мистер Алекс Сандерс и профессор Ван дер Вейден и пили мятный чай из викторианских чашек. Вокруг них, в воздухе, танцевала мебель, словно она ничего не весила… прямо над ними парил похожий на черное облако рояль, и клавиатура сама по себе наяривала какую-то разухабистую кадриль. Винчестерское кресло поднималось и опускалось по стене наподобие лифта. На изящно плывущей по воздуху скрипке танцевал смычок. По воздуху летали пыльные бутылки, наполненные чем-то, более всего напоминающим утренний туман, а вокруг профессорской головы, словно планеты вокруг солнца, кружились четыре будильника. По столу, то и дело кланяясь танцующим фарфоровым куклам, шли на неизвестно откуда взявшихся ногах часы с кукушкой. Вдруг появился устрашающий сказочный зверь, но, впрочем, тут же исчез, зато никуда не исчезли тысячи снующих по мраморному полу крыс — все они были в отутюженных фраках.

Сотрудники студии, обнаружили наконец, что происходит, и, затаив дыхание, следили, как сюжет приближается к концу, а когда съемки закончились, сами того не желая, разразились аплодисментами. Продюсер, успевший увидеть несколько последних кадров, пробормотал, показывая на монитор: «Это не то, что мы снимали в Лондоне», — но было уже поздно. Контрольная лампа мигала, извещая, что пора выходить в эфир. Энрико Чуспо Торрес успел занять свое место на диване.