Личное дело игрока Рубашова

Утром жизнь на Фаллз-роуд, казалось, начала возвращаться в обычную колею.

Дворники выметали осколки стекла. Бульдозеры растаскивали баррикады. Открылись продовольственные магазины и детский сад. У забора из металлической сетки стояла старая женщина в головном платке и юбке. — Это Лилит, — сказала Фануэла, — командир ячейки. Ты пойдешь с пленным к ней. Но близко не подходи, сначала защелкни его наручники на заборе. Скажи ей, что мы выкинем ключи из окна, когда наш человек будет в безопасности. И чемоданчик тоже закрепи на заборе. Деньги. Эти свиньи требуют еще и денег.

О'Даерти поставил на пол чемодан — обычный кожаный чемоданчик, обмотанный изолентой.

— Когда покончишь с этим, получишь билет в Англию, документы и бомбу. А потом можешь умирать, Рубашов, если ты так настаиваешь. Умрешь за истинную веру.

«Уже и раньше так бывало, уже манила его надежда — но теперь? — думал он, направляясь в комнату пленника, — теперь-то, может быть, спасение и в самом деле близко?» Может быть, удастся раствориться ему в этом огненном смерче, расплавиться, превратиться в плазму, в облачко горящего газа? Может быть, время, запруженное в его бренном теле, прорвет наконец эту проклятую плотину и вырвется наружу? Потому что он живет в кредит. Кредит его проклятия, кредит, о котором он никогда не просил, кредит, многократно превышающий отмеренное ему время; он живет в воздушном замке опостылевших ему лет, лишенный возможности выплатить долг и получить право разрушить этот проклятый замок. После всего пережитого он должен был давно уже превратиться в прах, в пищу для червей, и теперь — его внезапно поразила эта мысль — он сможет наконец воссоединиться с землей, с матерью-природой в одно-единственное, экстатически прекрасное мгновение. Он наконец умрет в мире, он восстановит свое человеческое право на упокоение, на могилу глубоко под землей — пусть даже и как искра космического взрыва, горящая искра расчлененной до элементарного предела материи, вспыхнет — и исчезнет. Теперь уже навсегда.

— Все в порядке, Рубашов? — спросила Фануэла. — Ты понял, что надо сделать?

Он кивнул.

Они вывели пленника. Впервые Николай Дмитриевич увидел его при свете. Человек был совсем небольшого роста, гораздо меньше, чем казалось, когда он лежал на подстилке. Он загадочно улыбнулся и потряс своим спичечным коробком. Шмель исправно зажужжал.

— Скоро побреешься по-настоящему, свинья, — сказала Фануэла. — Твои уже ждут…

Они начали спускаться по лестнице. Пленник был обнажен до пояса; грудь его покрывали густые волосы. После нескольких недель в изоляции от него резко пахло потом. Он продолжал усердно тереть щеки спичечным коробком… Николаю Дмитриевичу глаза его, как и запах пота, что-то смутно напоминали.

— Мы, случайно, не знакомы? — спросил пленник. — Откуда-то я вас знаю. Мне кажется, мы встречались в других, более приятных обстоятельствах.

Но Рубашов не слушал его — все его мысли были поглощены предстоящим спасением.

Они вышли на Фаллз-роуд. На детской площадке с криками носилась стайка детишек.

Он защелкнул наручники пленного на заборе, потом проделал то же самое с чемоданом. Из подсобки рядом с детсадом появились четверо — все небольшого роста, такие же темные и волосатые, как и этот полоумный со спичечным коробком, они вели, даже лучше сказать волокли высокого блондина — тот был тоже в наручниках. Они все блондины, подумал Рубашов, все люди из группы Фануэлы — блондины, а все лойялисты — маленькие и чернявые.

Лилит была очень старой; лицо словно сплетено из старых веревок. Пленник улыбнулся ему, и шмель в коробке, словно увидев эту улыбку, одобрительно загудел.

Скоро, скоро всему этому придет конец. Скоро он распрощается с человеческим родом навсегда. Вдруг его охватила нежность — нежность к старой женщине, к пленнику со спичечным коробком. Нежность к Стиофейну Моррину и Лайэму О'Даерти, и к детям на площадке, ко всему человечеству. Держитесь, подумал он, скоро исчезнут баррикады, должен же кто-то наконец образумиться и прекратить все это, потому что борьба бессмысленна, бессмысленно делить людей на наших и ваших — не существует никаких наших и ваших. Существуют только смертные и бессмертные. Он поднял глаза и увидел, что Фануэла подает ему из окна знаки, чтобы он вернулся в квартиру; она улыбалась детям и старухе Лилит, и все улыбались в ответ и махали ей руками.

Он вернулся в конспиративную квартиру на Фаллз-роуд, где лежали чертежи атомной станции и пакет с бомбой — гарантия, что скоро наконец он сможет уйти на покой.

Странно. Фануэлы в квартире не было. Не было ни О'Даерти, ни Моррина. На столе не было никаких чертежей. В проеме окна, окруженный сиянием, стоял некто… откуда-то черты его были знакомы Рубашову, но он был уверен, что никогда раньше его не видел; архангел, подсказал ему внутренний голос, архангел Фану эль или еще какой-то архангел занял свой пост в квартире мятежников.

— Чертежи, — непослушными губами прошептал он, — где чертежи?

Послышался смех.

— Какие чертежи, Рубашов? Ты заболел?

— О'Даерти и Моррин… куда делся Стиофейн?

У него закружилась голова. Мощный беззвучный толчок потряс квартиру, толчок такой силы, что мир лопнул… возникла трещина — он видел ее совершенно ясно, трещина, расщепившая его поле зрения — и в эту трещину он увидел море нестерпимо-белого цвета, море небесной плазмы; он видел этот чарующий свет из затемненной конуры своего больного сознания.

— Они же были здесь утром… и чертеж, он же лежал на столе…

Существо в окне издевательски захохотало.

— Ты не в себе, Рубашов. Здесь никогда никого не было, кроме нас с тобой. И еще тот… твой гость, наш пленник.

— Электростанция, — настаивал он, — я же должен был взорвать атомную станцию.

— Взорвать что? Чем? Борьба происходит здесь. Борьба происходит всегда здесь и всегда сейчас, никогда не завтра или послезавтра, и всегда там, где ты находишься.

Это точно был архангел, теперь он видел это совершенно ясно — под туникой угадывалась пара крыльев, его окружало сияние, и почему-то мигающий нимб, словно где-то был плохой контакт; архангел Фануэль, смеющийся смехом умалишенного… Он увидел, что у архангела в руке передатчик, пульт дистанционного управления, и что он направил его на улицу, туда, где высокий блондин, потирая натертые наручниками запястья… вот он уже идет по направлению к ним, а волосатый пленник все еще стоит, прикованный к забору вместе с чемоданом, окруженный любопытными детишками…

— Да здравствует Добро! — провозгласил Фануэль. — Да здравствует истинная вера! Смерть предателям!

В комнате как будто стало еще темнее. До него начало постепенно доходить, что сейчас произойдет. Он видел играющих детей на улице, начался дождь, потемнели и заблестели вывороченные булыжники, он видел пленника и похожую на сморщенного чертенка Лилит, она открыла зонтик, они улыбались друг другу, словно два давно не видевшихся близких друга.

— Смерть предателям, — снова произнес архангел, на этот раз очень сухо, — смерть всем. Смерть сионистам. Смерть арабам. Смерть коммунистам и капиталистам. Смерть протестантам… да здравствуем мы!

— Это дети католиков, — сказал Николай Дмитриевич.

— И протестантов. Это один из проклятых смешанных детских садов… что ж, приходится считаться и с потерями.

Он видел, как это похожее на архангела существо, с потным лбом под нимбом и повисшими крыльями, бормоча что-то в экстазе, занесло большой палец над кнопкой дистанционного пульта… он понимал и не понимал, все эти помощники Фануэлы — Стиофейн — Стефан — Франциск, Филип, Базель, Теобальд — какие странные имена! = эта фанатичная клика ангелов и мучеников, появлявшаяся и исчезавшая из конспиративной квартиры… и ему показалось, что он наконец все-таки понял кое-что о борьбе Добра и Зла, сообразил, что борьба эта может происходить под любым именем, в каких угодно одеяниях, с взаимозаменяемых позиций, потому что главным была борьба, и цель не оправдывала средства, потому что на средствах все и кончалось, она и не могла их оправдывать. Что там оправдывать — безупречные, безошибочные, святые средства, борьба как самоцель, топливо вселенской машинерии. И хромая, скользя, преодолевая немощь столетнего организма, он ринулся на улицу, сбежал по лестнице, успев увидеть высокого белого святого со странной гримасой на лице, детей, толпившихся около прикованного пленника, гостя, Федер Виша… на нем теперь были очки, и он, мягко улыбаясь, показывал детишкам свою электробритву с живым гудящим шмелем внутри.