Новый Мир ( № 3 2011)

Ресторан. Бюст Калинина. Доска с надписью: “Здесь в 1919 году работал великий русский летчик нашего времени Валерий Павлович Чкалов”. Люстры. Полукруглая дверь. Не кормят: смена. В пустом ресторане завел разговор. Две официантки, Надя и Наташа. Горьковские, как и вся команда. И они, и нижняя буфетчица, к которой я уже наведался, как будто ждали — рассыпались разговором о том, как их плохо снабжают.

Вечером пытался разговорить старпома, но он — важный.

Курсанты из Вольска и ребята-марийцы, провалившиеся на экзаменах в это же училище тыла. Я угощал их вином. Все — скромные.

Прикуривая, обжег ладонь и пошел в машину, чтобы капнули маслом. Дежурил машинист Саша, белобрысый парень. Он с готовностью стал рассказывать о машинах, с гордостью за паровые, которые могут обогнать дизеля. Сказал, что понимающие люди, интеллигенция, каждый год от Горького до Астрахани плывут на старых пароходах. Я ходил с ним по пупырчатому стальному полу, меж множества труб, масленок, узких лесенок, крашенного суриком поддона и литой чугунной станины. Он сказал мне, что пароход готовят к списыванию. Уже списали “Суворов” и другие.

В кочегарке гул и жар. Бьют пламенем форсунки, и когда заглядываешь в топки — там нежно раскаленная пещера, осыпающаяся слабыми розовыми искрами.

Позвал Сашу, и он пошел (с опаской). На корме выпили с ним бутылку сухого в черной непроглядной ночи.

Потом я прошелся по палубе кругом, посидел на носу, глядя в черный простор, откуда несся ветер.

С утра один в пустом ресторане средь деревянных панелей, перегородок со спинками, где на уровне головы алый бархат. Официантки, особенно беленькая Наташа, опять жаловались. Она жена второго штурмана. Их, официанток, две, да еще внизу одна. Получают по 80 рублей. Вычитают за посуду. Один пассажир выбросил в окно суповую миску из нержавейки, объяснив это тем, что она — грязная. При мне Наташа ходила по каютам в поисках вилок. Живут, как и многие из команды, в горьковском Затоне, где с едой хуже, чем в Горьком.

А за зеркальным окном уже медленно вползала на холмы Сызрань, возникли в тумане серые быки знаменитого железнодорожного моста.

Дождь. Дети смотрят телевизор в салоне.

Внизу, в IV классе, — карты, спят на полках, выступах, на полу.

Везде мешки, одежда, еда. Торчащие ноги. Запахи.

Трюм и третья палуба завалены мешками с арбузами. На них метки — у кого крест, у кого инициалы, предел же наивности — надпись “Наш мешок”.

Куйбышев, 1 — 3 августа.

Вновь убедился, как Куйбышев похож на Саратов, только с Волги не так красив, а внутри богаче (старая часть). Поселили в “Гранд-отеле”, русский модерн, обваливающиеся балконы с закруглениями, везде реалистические картины 50-х годов, а на лестнице — старые еще медальоны с видами синих озер, красных замков и зеленых дерев. Голова огромного лося на лестничной площадке между третьим и четвертым этажами.

Пивной бар у Волги, подвальный, огромный, каких в Саратове нет. Пожилой мужик дядя Миша Девочкин. То врал, что только что освободился из Магадана и приехал на родину. То скрипел зубами, сказал, что весь израненный, что Самару освобождал от белочехов, с Колчаком бился. А лет ему пятьдесят. Когда совсем расхулиганился и его выводили, заплакал и крикнул: “Простите, ребята, нервишки после войны хероваты!”

Я и прежде не раз бывал в Астрахани, но тогда приехал впервые, как главный редактор журнала “Волга”, чтобы завизировать статью первого секретаря Астраханского обкома.

В прежние времена первые секретари обкомов всех областей и республик (14 областей и 4 автономные республики), входивших в зону нашего журнала, с большим удовольствием принимали главного редактора, беседовали с ним и охотно откликались на его маленькие просьбы. Так, после общения с первым секретарем Горьковского обкома один из моих предшественников прямо на ГАЗе приобрел новую “Волгу-24”, каковых в личном пользовании в Саратове, кажется, еще ни у кого не было.

Увы, настали новые времена. Когда астраханские коллеги-писатели наперебой стали расспрашивать меня, какие дары природы я застал в номере гостинцы “Лотос”, и услышали, что из даров там была лишь большая коробка отборных помидоров, они с комическим недоумением переглядывались. По их многолетним наблюдениям и моему рангу в холодильнике должны были бы находиться игра зернистая и паюсная, осетровый балык и коньяк. Ах, Горбачев, Горбачев!

Еще собратья по перу советовали мне обязательно при встрече в обкоме упомянуть, что мне крайне необходимо побывать на тонях, чтобы понаблюдать за тем, как трудятся добытчики осетра, а также на рыбзаводах.

Принял же меня, и то ненадолго, не первый, а второй секретарь, подпись под готовой статьей с исправлениями я получил от какого-то референта, а в спутники для культурной программы мне был определен завотделом пропаганды, с которым мы и отправились в Астраханский заповедник.

Правда, катер был хорош. Теперь, в эпоху всяческих скоростных комфортабельных средств водного передвижения, про них забыли, а тогда… “Для служб судового надзора и спасательных станций” в СССР выпускались катера на подводных крыльях “Волга”. В народе их называли “Щучки”. Были “Метеоры” — большие суда на подводных крыльях, которые уже при Ельцине сплавили то ли в Китай, то ли еще куда. На “Метеорах”, а прежде них на “Ракетах”, за считаные часы жители Саратова добирались до Хвалынска и даже до Самары. На шестиместных же “Щучках” летали начальники.

Вот и я полетел.

Особенно запомнилось невероятное число стоящих на приколе, или полузатонувших, или гниющих на берегу брошенных судов — пассажирских, рыболовных, буксиров. Километр за километром неслись они мимо нас, памятники человеческого труда и бесхозяйственности. А сколько прежде строилось судов по Волге! Разве кто теперь может поверить, что даже в маленьком Балакове до революции было развито судостроительство! А в Саратове лет десять назад уничтожили даже судоремонтный завод с уникальными станками, на которых выгибали из стали, варили корпуса судов. Уничтожили для того, чтобы на его месте построить на берегу “элитные” — какие же еще! — дома не только с автомобильными, но и водными гаражами для катеров. Завода нет, но и домов нет.

Но — ладно. Устье Волги распадается на сотни и тысячи крупных и мелких рукавов. По дороге я вспомнил о наказе астраханских коллег и поинтересовался, побываем ли мы на одной из тоней, где добывают осетра, а также белугу, белорыбицу и прочие сладкозвучные рыбопродукты. Ответом мне был отказ.

А ведь еще недавно я неоднократно бывал в этих фантастических местах, где рыбаки в непромокаемых комбинезонах тяжко тянут из нешироких проток свои невода, полные рыбы, и женщины в таких же комбинезонах забирают огромных животрепетных рыбин и бросают их в “прорези” — лодки, полные воды. А под навесом, на ветерке, длинный дощатый стол заполняется угощением, ассортимент которого сводится к немногому: большие миски с багровыми астраханскими помидорами, свежим хлебом, крупными кусками жареного сазана, мутновато-серой зернистой икрой — крупной осетровой и более мелкой белужьей, только что вынутой из распоротого брюха и посоленной, ну и прозрачные запотевшие бутылки в сопровождении добрых граненых стаканов.

Описать красоту островов и проток, бесчисленное обилие птиц, даже огромных, парящих над катером в высоте орланов-белохвостов, о которых я прежде лишь читал в книге моего отца Г. Боровикова “В Каспийских джунглях”, вышедшей в год моего рождения, — нет, описать всю эту красоту мне не дано. Я попросил застопорить катер, чтобы искупаться на чистом месте среди зарослей уже отцветших лотосов. Дело было в конце сентября, вода была свежая и, казалось, еще пахла цветом, вместо которого среди огромных листьев уже торчали коробочки семян. Я плавал, а мускулистые стебли лотосов мягко заплетали мне руки и ноги, словно утаскивая в зеленоватую глубь.