Инамората

Но тогда мы и подумать не могли, что наши встречи в «Хорн и Хадарт» продлятся целую неделю. Четыре вечера кряду мисс Бинни исправно являлась в кафе и докладывала новости о последнем сеансе, а также свои впечатления о том, как воспринимали эти неудачи те, кто ежевечерне собирался за отремонтированным столом. Кроули был смущен и пытался найти оправдание неудачным попыткам жены: Мина устала, у Мины менструация, Мина расстроена тем, что до сих пор не завершила рождественские покупки. Разглагольствования Кроули находили сочувствие у Фокса, Флинна и Ричардсона (хотя стенографистка высказала предположение, что эта троица уже не была столь единодушна в своем отношении к опытам), но Маклафлин оставался непоколебим. А что же Мина? Она, казалось, не замечала окружавших ее мужчин, ее волновала лишь утрата веры в собственные силы. В пятницу Мина сама попросила не проводить сеанс, чтобы отдохнуть и обдумать происходящее, — беспрецедентный шаг, показывающий, насколько серьезной была ситуация.

В тот день, когда Мина отдыхала в своей постели всего в нескольких кварталах от меня, я ворочался на моей узкой койке в отеле «Уолтем», зарывшись лицом в подушку, которая все еще хранила ее запах. Я намеренно каждое утро снимал наволочку и прятал ее под матрас, чтобы горничная не унесла ее.

Когда на рассвете субботнего утра я забылся беспокойным сном, мне приснилось, что я закончил медицинский колледж и поступил на работу в больницу. Многие детали были смутными и противоречивыми, поэтому я так и не разобрал, было ли отделение, в котором я оказался, частью госпиталя или психиатрической клиники. Кроули был лечащим врачом, а я — его главным ассистентом. Когда я сопровождал его на обходах, то видел, что пациенты — растрепанные женщины детородного возраста. «Ложная беременность у всех», — объяснил мне Кроули, заговорщицки подмигивая, словно я был больше, чем просто коллега. Но все же его диагноз не соответствовал тому, что я видел в палатах, и тому, что мне было известно о ложной беременности, поскольку у многих женщин были новорожденные младенцы: бледные, скрюченные создания, покрытые той же телеплазматической слизью, какую мы соскребли с голубя Уолтера. В конце концов в самой дальней палате мы обнаружили Мину, она была в больничном халате. «А вот, Финч, интересный случай», — сказал Кроули. Мина повернулась к нам, оторвав взгляд от зарешеченного окна, и спросила: «Кто из вас даст мне ребенка?» Я онемел, но Кроули всегда был готов ответить на вопросы своих пациентов: «Как ни печально, но должен сообщить вам, дорогая, что ваш ребенок родился без жабр. Мне не оставалось ничего иного, как кремировать его». Мина выслушала эту новость без удивления и каких-либо эмоций. «Что ж, тогда мне придется сделать еще одного самой», — произнесла она спокойно.

Затем опрокинулась на подушку, задрала больничную сорочку и начала отчаянно мастурбировать.

Вечером в субботу двадцать второго сеансы на Спрюс-стрит 2013 возобновились, но в пятый раз прошли безрезультатно.

— Обстановка накаляется, — доложила мне мисс Бинни поздно вечером, когда мы встретились с ней в «Хорн и Хадарт» за яичным коктейлем и булочками. (Мы перепробовали все виды пирогов в автоматах и дали себе зарок не пить больше «бездонный» кофе.)

— Могу себе представить, — кивнул я. — А как Мина?

— Печальна.

— Почему?

— Большей частью по разным незначительным поводам, — сказала мисс Бинни, уже привыкшая к тому, что я проявляю особый интерес к перемене настроений Мины. Несомненно, женская интуиция давно подсказала стенографистке, что я неравнодушен к Мине, но, к чести мисс Бинни, она никогда не позволила себе никаких замечаний по поводу моей страсти, а лишь старательно сообщала мне детали, которых я так жаждал.

— Обычно миссис Кроули обязательно заходит поздороваться, — объяснила стенографистка, — и старается немного задержаться: ждет, пока все спустятся вниз и я останусь одна разбирать мои записи. Она непременно говорит мне что-нибудь приятное — о моем платье или прическе. И совсем не важничает и не чванится, а ведь могла бы — как-никак докторская жена. Взять хоть понедельник, когда у меня были женские недомогания, так миссис Кроули отвела меня в туалетную комнату и суетилась надо мной словно наседка. Она была так мила, все расспрашивала, каково мне жить одной и не страшно ли мне в одиночку ездить на трамвае. Похоже, у нее совсем нет подруг. — Стенографистка изобразила сочувствие, а потом перешла к сути дела. — Но после этих неудачных сеансов миссис Кроули вдруг перестала меня узнавать, будто никогда меня прежде в глаза не видела. Я попыталась с ней поздороваться, но с таким же успехом могла говорить на суахили.

— Она вам не ответила?

Стенографистка покачала головой:

— Бедняжка просто поднялась с кресла и словно выплыла из комнаты. Ни слова не сказала.

Я опустил взгляд в кружку с яичным коктейлем, приторным, как тесто для пирожных. Из невидимого радиоприемника за стойкой с автоматами доносилась тихая рождественская музыка, печальные звуки были похожи на голос туманного горна или удаленного свистка поезда. Я посмотрел на часы и обнаружил, что, пока мы говорили, наступило воскресенье.

— Я вас слишком задержал, — сказал я мисс Бинни, — позвольте мне проводить вас до дома.

— Хорошо.

Она поднялась, собрала свою сумочку и блокноты со стенограммой.

Многоквартирный дом, в котором жила мисс Бинни, был всего в нескольких кварталах; пока я провожал ее, она болтала о тех, кому еще не успела купить подарки на Рождество (младшему брату, который учился в колледже, и незамужней тетке), и о том, как отваживала грубые ухаживания Тома Дарлинга, неотесанного помощника Маклафлина. Я понимал, что она просто старается отвлечь меня, но ее усилия были напрасны. В конце концов я исчерпал все возможные вежливые звуки, которые издают люди, когда хотят показать, что внимательно слушают, и она тоже оставила свои усилия. Последние два квартала мы прошли в молчании. Но, когда мы остановились перед ее домом, я сам прервал молчание — прежде мне и в голову не приходило задать этот вопрос молодой женщине, которая была почти что пятым членом жюри.

— А вы верите ей, мисс Бинни?

— Вивьен, — поправила она меня, а потом серьезно ответила. — Да, верю.

Я подумал, что она больше ничего не скажет, но мисс Бинни добавила:

— Полагаю, это ее благословение и проклятие.

— Почему проклятие?

Миловидная стенографистка посмотрела мне прямо в глаза.

— Теперь, когда ее дар словно угасает, она еще раз теряет своего брата.

23 декабря. До Рождества осталось два дня. Воскресенье.

Лютый холод разогнал по домам часть репортеров, дежуривших у дома Кроули. Фрэнк Ливой как раз подкреплялся из своей фляжки, когда я возник перед ним, выйдя из тени.

— Черт! — изумился он, разглядев меня в тусклом свете единственного уличного фонаря. — Уж не призрак ли прошлогоднего Рождества к нам пожаловал?

— Я думал, вы не верите в привидения, Ливой.

— Так и есть, — кивнул он, предлагая мне флягу. — Хотите глоток?

— Спасибо.

Я отхлебнул из фляжки и отер рот тыльной стороной ладони.

— Похоже, кроме вас, никого здесь не осталось.

— В нашем деле самый терпеливый и получает историю.

— А вы уже получили?

— Частично. Приметил тут недавно пару новых лиц. Парень вашего возраста и старикан в инвалидном кресле. Только вот имена их пока не узнал.

— Маклафлин и Дарлинг, — сообщил я. — Маклафлин руководит отделением психологии в Гарварде. А еще он президент Американского общества психических исследований. Дарлинг — его новый помощник, который занял мое место.

— Может, расскажете мне свою версию этой истории?

— Не сегодня, прежде мне самому надо во всем разобраться.

Я еще раз отхлебнул из фляжки, вернул ее заинтригованному владельцу и взбежал по ступеням дома 2013 по Спрюс-стрит. Я позвонил в дверной колокольчик и стал ждать. Из правого окна за мной наблюдала сиамская кошка, и меня вдруг как громом поразило ощущение дежа вю. Я постучал по стеклу, чтобы прогнать кошку.