Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Произнося эту сентиментальную, трогательную, отчасти даже патетическую речь, которая была сплошной ложью и лицемерием, король не забывал зорко поглядывать на публику. Впрочем, последние переговоры насчет займов сделали Лира более податливым; он еще не мог прийти в себя от наглой манеры чужеземных кредиторов, от их непомерных требований; да, Лир ходил на острие ножа, и он был незащищен.

Аудитория Лира на государственном совете делилась на две неравные части: на трех его дочерей с мужьями-герцогами, которые наконец-то пожаловали ко двору, и на постоянных членов совета — посвященных. Эта последняя, наиболее многочисленная часть не верила собственным ушам — она не думала, что Лир способен на такие речи. История с кредиторами была им неизвестна, они еще не понимали, к чему король клонит, но, прослушав начало королевского монолога, почувствовали, что хитрая лиса Лир настроил их в свою пользу.

Ну, а после король отколол ту самую штуку, которая всем известна. Он начал, мучительно лицемеря, разыгрывать из себя беспокойного отца семейства. Мол, в тот час, когда он покидает мир — грешный, как все смертные, самый грешный из смертных, — он хочет хотя бы знать, что позаботился о своих детях, как повелевает отцовский долг.

«Я оставляю свой дом, — всхлипывая, возвестил склонный к высокопарности король, которого в действительности беспокоило только одно: чудовищные проценты, обещанные им кредиторам за то, что те дали новый заем и согласились держать язык за зубами, — я покидаю свой дом и вас, дети мои. Не поминайте меня лихом. Я намерен все отдать, разделить между вами свою страну, свое добро, движимое и недвижимое имущество; взамен я ничего не прошу, я хочу лишь, чтобы на то короткое время, какое я еще пробуду в миру, прежде чем заточить себя в монастырь, дабы закончить свои дни в молитвах и в покаянии, вы брали меня к себе и оказывали мне почтение, подобающее моему королевскому сану и моей отцовской любви к вам.

Я жалую, исходя из моей привязанности к вам, а вы должны принимать пожалованное, исходя из вашей привязанности ко мне.

Поглядите (Лир велел повесить на стену подробную карту королевства), здесь проведены синие линии. Они делят мою страну на три части. Размеры, численность населения, богатства отдельных частей обозначены на полях карты. Итак, продемонстрируйте мне свою любовь… и каждая из вас в соответствии с этим получит ту долю наследства, какую она заслужила. Излейте свою душу, одарите меня своей любовью, пусть она согревает старика в предстоящую пору одиночества. Я жду ваших слов, о мои дочери, кому предназначено на некоторое время стать единственной опорой отца!

Откройте свое сердце, скажите все без утайки. Любви супругов подобает стыдливость, она прячется от чужих глаз. Но любовь между родителями и детьми не боится яркого света. Всем она доставляет радость. Мы часто и надолго расставались, о мои дочери! Но это ни о чем не говорит. Ничто на свете не пускает столь глубоких корней, ничто не обладает такой крепостью, как любовь отцов и детей».

Три дочери Лира — две были замужем за упомянутыми герцогами, а младшая еще жила дома и потому особенно хорошо изучила своего папашу — нашли этот спектакль в высшей степени безвкусным, ведь все присутствующие знали: Лир вообще не заботился о своих дочерях; даже когда они были маленькие, он редко видел их, а позже они встречались только на официальных церемониях. Среди родных и знакомых дочерей не было второго такого отца, отца, который бы так пренебрегал своими родительскими обязанностями. Поэтому все три дочери были настроены против него. Разглагольствовать об отцовской любви, изображать на виду у многочисленных зрителей невесть что… можно подумать, люди не видят, что творится у них в доме. Просто-напросто, проведав о брожении в стране, Лир решил смыться и посему устроил весь этот цирк, вспышку бенгальских огней — хотел выглядеть хорошим отцом и благородным властителем.

Но больше всего дочерей возмутило то, что Лир пожелал разделить наследство в зависимости от изъявлений любви, на которые каждая из них пойдет; циничное требование, цель которого совершенно ясна — унизить дочерей.

Однако им следовало пойти на это. Как-никак в тронном зале сидели их супруги-герцоги и наблюдали за всем: кто из них троих вырвется вперед в этом соревновании? Тут уж нельзя отступать, есть только одна возможность: скажи и вырвись вперед. Болтай, что взбредет на ум, клянись в своей любви, как того хочет король. Придет время, и они ему за все заплатят.

Закончив упражнение по риторике, король, любитель напыщенных речей, с явным удовольствием оглядел дочек. Все три сидели на своих местах и ненавидели его лютой ненавистью. Он знал, каково им. И это доставляло ему удовольствие.

Поскольку дочери молчали, глядя друг на друга, Лир предложил им говорить по старшинству. Голос у короля источал сладость. И напоследок он смахнул слезу.

Не знаю, сказали ли обе старшие дочери именно то, что сообщили потом сочинители. Переписчики, наверное, кое-что добавили от себя, наделали ошибок и так далее, и это, видимо, привело к искажениям. Но не исключено, что дочери произнесли те самые речи, какие мы сейчас читаем, высокопарные, изобилующие притянутыми за волосы сравнениями и параболами. Ибо что остается сказать человеку, если ему нечего сказать?

Лир с наслаждением наблюдал за мучениями дочерей. Вместо того чтобы запустить в отца чернильницей, которая стояла на столе, им приходилось рассыпаться мелким бесом. Они выжали из себя бесчисленные слова любви, столько, сколько не удалось бы собрать в адрес Лира со всех Британских островов.

После этого Лир поднялся с места, тяжело ступая, подошел к карте, взял указку и уже хотел было продемонстрировать дочерям, что каждой из них причитается. Но тут король вспомнил, что Корделия, младшая дочь, еще ничего не сказала (для себя Лир уже все решил), он извинился и вернулся к своему королевскому креслу, не выпуская из рук указку; потом протянул ее младшей дочери, словно скипетр, и сказал:

«Ну вот, Корделия, настала твоя очередь».

Не успел Лир произнести эти слова, как ему стало не по себе. Ибо Корделия была девица опасная. Она сидела в той же позе, в какой он заставал ее всегда, случайно встретив во дворце: сидела, нахально упершись обоими локтями в стол, обхватив голову руками; взгляд ее был устремлен на столешницу; может быть, даже на чернильницу, которая стояла около нее и которую она вполне была способна запустить ему в голову. Корделия была способна на все. Она не открывала рта. Заупрямилась. Напрасно он призывал ее говорить, призывал ласково и в то же время с явным беспокойством.

Он настаивал, и она внезапно убрала локти со стола, толкнула кресло и крикнула ему через стол: мол, ей все это надоело, она не намерена больше играть в эту дурацкую игру. Теперь Корделия стояла, вытянув вперед свою лохматую чернокудрявую голову. Еще секунда, и она бы показала ему язык. Некоторое время Корделия стояла неподвижно — ни дать ни взять маленькая мегера, — потом отшвырнула в сторону кресло и опрометью кинулась из комнаты.

Типичная семейная сцена; с разным накалом такие сцены часто происходили между Лиром и Корделией. Обычно он молча проглатывал упреки дочери (в большинстве случаев справедливые). Но сейчас это было немыслимо. Сейчас ему следовало возмутиться, будь что будет. Ужасно неприятно, что Корделия не могла взять себя в руки и хотя бы в данной ситуации смолчать. Она испортила ему все удовольствие. Обе сестры вкупе со своими жирными супругами сияли, он должен был стерпеть и это.

Со вздохом Лир поднялся. Указку, которую он протянул Корделии, король забыл на столе. Кто-то сунул ее Лиру в руки. С явной неохотой король опять занялся дележкой своих земель.

И вот Лир стал королем без королевства. Он выторговал себе право по очереди жить у своих двух зятьев-герцогов и богатую ренту; это было записано в государственном акте — пусть знают, что наследство даром не дается. Больше всего радовали Лира кредиторы, которые хотели его обобрать; здорово он их одурачил. Из сквалыг зятьев они не вытянут ни гроша.