Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей

Стала собираться и Гавриловна. Я помог достать ее вещи с полки. Гавриловна оделась. Слезы перестали течь.

Женщина, как солдат перед атакой, приготовилась к выходу из вагона в заснеженный, морозный, неприветливый и чужой для нее Нижний Тагил. Она волновалась, озиралась по сторонам и никак не могла пристроить сидушку к своим немногочисленным вещам.

Поезд медленно катился вдоль перрона, пассажиры, выходящие в Нижнем Тагиле, столпились в тамбуре. Я помог Гавриловне вынести вещи и ждал остановки поезда. Наконец поезд последний раз дрогнул и остановился.

Трудно Гавриловне спускаться по ступенькам вагона, но тут подоспела молодая красивая женщина. Это была Лиля. С настороженной и скупой улыбкой она помогла матери сойти на перрон.

Встреча Гавриловны с дочерью внешне была радостной. Они обнялись и одновременно что-то друг другу говорили. Я мог разобрать только слова «мама» да «доченька». Гавриловна улыбалась. Подошел мужчина, обнял Гавриловну – это муж Лили. Затем он взял вещи, и все пошли к зданию вокзала. Гавриловна не рассталась с сидушкой, она висела на ее руке. Сделав несколько шагов, Гавриловна обернулась. Провела взглядом по вагонам поезда, в котором она приехала. Затем наши взгляды встретились. И в этот момент ее лицо с застывшей улыбкой, с печальными глазами выражало глубочайшую тоску. Она с поездом прощалась, как будто с живым, дорогим ей человеком. Поезд – единственное связующее звено с ее прошлой жизнью и с неизвестной жизнью будущей. Я многое успел прочесть в ее взгляде. Как она удерживала свою боль в душе! Не хотела переживаниями своими огорчить Лилю. Она ушла, оставив в моей памяти коротко рассказанную свою жизнь, и длинную свою боль души, и необычные слезы души. Я ей желал удачи и спокойной, умиротворенной жизни около своей дочери. Хотелось, чтобы ее отмеренное жизнью время оказалось счастливым, если только возможно счастье в одиночестве. Одиночество – это не то, когда ты один. Одиночество – когда кругом люди, а ты – как в пустыне. Дай бог, чтобы Лиля относилась к матери не по обязанности, а от души, от имени добра.

Гавриловна скрылась в пасти вокзальных дверей, которые беспрерывно то поглощали, то извергали пассажиров из внутренних помещений вокзала.

А жизнь продолжалась, суетились пассажиры – приехавшие и отъезжающие. Покрикивали носильщики, толкая впереди себя широкие тележки, нагруженные вещами. Таскали и грузили свой товар предприниматели, которых народ окрестил «челноками».

Я зашел в вагон, удобнее уселся, задумался: «Что будет со мной? И меня время сделает старым». Время! Неумолимое, жестокое и животворящее время, оно все старит, все убивает и все вновь возрождает! Время идет… Его не видно и не слышно, но оно с каждым тактом, с каждым движением стрелки часов отнимает жизнь по секундам, по минутам, часам, суткам и годам, и вот перед тобой твой век. Встречай! Что ты скажешь при встрече, человек?

Моя память глубоко спрятала встречу с Гавриловной. И я не знал, что по прошествии многих дней эта встреча всплывет в моей памяти…

5

Расставание с близкими людьми, расставание с городом, в котором много лет жил, с производством, на котором долго работал, для меня всегда процесс сложный. На севере я прожил 20 лет. Расставание с Югорском и друзьями открывало в душе тяжелые душевные раны. Новоиспеченным пенсионером я уезжал в город Ростов-на-Дону, покидал Сибирь навсегда.

В Сибири оставался мой сын с молодой женой Светой. Расставание с сыном тоже было непростым. По требованию Светланы, я именно так думал, молодая семья срочно попросила меня оставить их одних. Я оказался для них лишним. Фраза сына, смотревшего на меня упрямым взглядом: «Ты обещал уехать, когда мы приедем! Так ты уезжаешь? Или нам со Светиком искать квартиру? Мы хотим жить отдельно, без вас», – оставила неприятное чувство в душе. Тяжело было на сердце не столько от слов, сколько от взгляда – жесткого и колючего. Я задавал себе вопрос: «За что так?» Пути жизненные неисповедимы, но хотелось бы, чтобы на этом пути под ноги не попадали камни да ямы. Этот мой опыт отношений с детьми был первым и поэтому самым болезненным.

Вспомнил я и другой взгляд, который видел много лет до настоящих событий. Я провожал сына в армию. Около сборного пункта в городе Омске – именно из Омска он призывался в армию – собралось много призывников. Двор сборного пункта – большой, ворота – из кованого, с затейливым орнаментом железа – закрыты. Вход во двор – через проходную, представляющую собой небольшое одноэтажное строение. Я ожидал, когда вызовут сына и он начнет армейскую жизнь. Стояли молча, и так было все понятно, советы в этот момент были неуместны. В душе была тревога. В этот период началась информационная кампания о неуставных отношениях в армии. Комитеты солдатских матерей по телевидению пугали событиями в армии и результатами этих событий. И судьба сына меня тревожила, а жена орошала землю слезами. Пропаганда почти всех убедила, что неизбежно случится непоправимая беда. Армия стала проклятым, ненавистным местом для родителей, любящих своих сыновей. Сын тоже беспокоился, но панике подвержен не был.

Вышел из проходной офицер и зачитал список призывников. Среди них был и мой сын. Сердце тревожно сжалось. Мы обнялись:

– До скорого свидания, папа, – сказал сын и пошел к проходной.

И слова «до скорого свидания» он подобрал нужные, не сказал «прощай», его фраза не так больно отозвалась в моей душе.

В двери проходной сын оглянулся. Наши взгляды встретились. Взгляд, который я увидел, не просто запомнился – он высекся в моем сердце, как наскальная надпись, глубоко и надолго. Взгляд его выражал тревогу, сожаление разлуки и просьбу простить, что не по своей воле надолго уезжает, и еще что-то, что написать сложно, понять трудно, но это что-то было близко моей душе и моим чувствам. Короткий взгляд – и вот уже сын по другую сторону, затем я его видел во дворе, наблюдал сквозь решетку ворот.

Вот и новая разлука. Я уходил с вещами на вокзал. Невестка спокойно наблюдала, а сын сидел за вычислительной машиной и развлекался игрой, в которой кукла все время повторяла: «Пойдем-пойдем…». И ей кто-то отвечал: «Пойдем-пойдем». Я открыл двери, обернулся и проговорил'

– До скорого свидания.

– Прощай, – не отрываясь от своего занятия, ответил сын.Дрогнула у меня рука, в сознании моем встретились два его взгляда – тот, на призывном пункте, и новый взгляд – я его стал называть югорским. Я аккуратно закрыл за собой двери квартиры и вновь оказался в четвертом вагоне поезда Приобье – Свердловск, в котором когда-то ехал с Гавриловной.

В Свердловске, простите, в Екатеринбурге все по-старому, все знакомо. И помпезный памятник посреди привокзальной площади, и огромная гостиница, и здание мельницы с фальшивыми окнами, и суета… В музеях я был несколько раз и на память помню древние молоты, паровые машины, паровоз Ползуновых и первый велосипед. До посадки мне ждать долго. Я расхаживал по площади, невеселые мысли одолевали меня. Довести себя до стресса легко. Мысли нарастали как ком снега, накручивали события последних дней пребывания в Сибири, а воспоминания прошлого добавляли смуту в душе. Я ходил, ничего не замечая, кроме своих невеселых мыслей. Не сразу я понял, что кто-то ко мне обратился, и только когда меня взяли за руку, я перешел из мира чувственного в объективный.

Меня остановили два милиционера – молодой лейтенант и среднего возраста капитан.

– Предъявите ваши документы, – потребовали они.

Я подал им свой паспорт и билеты до Ростова. Они внимательно стали их рассматривать. Лейтенант спросил:

– Кто вас обидел? Помощь наша нужна?

– Никто не обидел. Помощь не нужна, – ответствовал я.

Капитан, возвращая мне документы, задал неожиданный вопрос:

– Почему тогда вы плачете?

Я провел ладонью по своей щеке, посмотрел… Да, действительно, глаза и щеки были мокрыми от слез.

– Все в порядке, соринка в глаз попала, – ответил я заботливым стражам порядка.

Они ушли. А я вспомнил Гавриловну с ее удивительным подарком – сидушкой – и слезы, истекающие из души.