Сытый мир

Я налетел на одного мизантропического фана команды «Hertha BSC», в полном прикиде: в шарфе, кепке, с флагом и с бородой. Нет, это была не Юдит. Это была полная противоположность Юдит. Уж это точно.

Картошка-фри с кетчупом и нарезанная тюрингская жареная колбаска, утром, в половине шестого. Понедельник. Моя кровь уже бесцветное средство для мытья посуды.

Газетные стенды и крупные заголовки газет. Ирод в Берлине? Снова был убит какой-то грудной ребёнок. Как будто такие случаи не происходят и без Ирода… Всё пытаются списать на него. При том, что восьмая часть всех нежеланных детей не вполне невзначай падают с лестниц. Но им нужен Ирод для того, чтобы отвлечь внимание! Как это противно.

Мои глаза — переспелые яблоки и того и гляди плюхнутся на землю, полные червей.

В полдень я звоню Шандорфу.

— Прошу вас, дорогой комиссар, дайте мне адрес Юдит! Я ничего не знаю, полезного для вас, мне нечего вам продать. Я просто прошу вас во имя того…

Клик. Бросил трубку.

Список моих смертников удлинился на одно имя. Нет, на два. На Шандорфа и на того, который… Клик.

Извивающиеся линии скейтбордистов… значит, здесь есть сквозной проход. Я позволил себе роскошь — купил в универмаге «Вюльворс» упаковку из трёх трусов.

И сел в такси.

— Отвезите меня, пожалуйста, на Юдит — штрасе!

— Не знаю такую. Где это?

— А какие же улицы вы тогда знаете? Ну, навскидку?

— Ну, я не знаю…

Никто ничего не знает. Позор. С дешёвой галёрки раздаётся хор голосов: «Брось! Прекрати!»

Я закрутил первый флирт с капитуляцией. Сам по себе отказ от поисков — падение в мягкое море дешёвых решений, расслабления, разгрузки. Покой между стенами тюрьмы. Но моменты перед капитуляцией — когда пока ещё не сдался, пока ещё сжимаешь в кулаке белый платок и уповаешь на чудо-оружие, и обыскиваешь темноту, в последний раз напрягая мускулы, и промеряешь глубину ещё не мобилизованных сил… Эти моменты пугали меня.

Толпа потребителей, этих машин для заглатывания товаров, — всегда у них наготове сочувственная улыбка. Они целиком на моей стороне. Но им надо ехать на сёрфинг! Они очень высоко ставят это занятие. И пожалуйста! Ради бога, это то, чего они заслуживают. Уверенность, здоровье, благосостояние и толстощёкие дети. Если бы ещё их улыбчивость не была такой назойливой… их пошлость не была бы такой убийственной! Не совались бы они туда не надо со своим идиотизмом! Их подлость, их гнусное приобретательское хитроумие. Они повсюду. Голодные недобитки, они шатаются по торговым центрам, бродят по супермаркетам, жадно шныряют по бутикам; ходячие утробы, монстры из кишок и конфетти. Всё, что они говорят, — кошка набздела.

И я должен устоять против них, одержать над ними верх, причём очень тихо и незаметно, в противном случае они меня уничтожат. Постепенно я начинаю уважать ту великую задачу, которую поставил перед собой Ирод. Он закончил тем, чем кончают все первопроходцы. Все приходят к одному. Лемех плуга ненависти переворачивает пласты моей земли. Когда уже этот мир наконец обожрётся и выблюет на свет божий своё нутро? И что тогда? Что грядёт после этого? Европейско-американская война? Исламский завоеватель? Переселение народов? Освоение Луны? Поповское господство? А может, опустошение. Мелочная лавка. Боязливость и обман. Само общество перестало быть. Ему больше не оправдаться, не отмыться. Конец всему. Конец-конец-конец.

Дом делают окна. Это сказал я и гордился тем, что у меня нет дома. А теперь смотрю вокруг — и повсюду окна. Справа и слева. Витрины. Вот чёрт! Они же возвели вокруг меня дом! Только на крыше сэкономили, пожалели! Конец-конец-конец.

Берлин-Тегель. Берлин Вифлеем. В пятидесяти метрах надо мной самолёты трубят вниз, идут на посадку. С каким бы удовольствием я пнул на дорогу детскую коляску, просто так, из солидарности… Но нет, что я говорю! Тогда ведь меня арестуют. Будет ещё в большей степени дом. И зачем мне это?

Ведь всё это меня вообще не касается. Остаётся ещё закуток, который принадлежит мне, и этого для меня достаточно. Юдит. Boy meets girl. Etcetera. Древнейшая история избавления от чар. Что, цивилизованный мир надо мной ухмыляется? И пусть. Он только лжёт. Он хочет завернуть человека в себя, задушить его пуповиной, это мясистая, массивная мама, мегера, леденящая шалава, эта Антарктида могущества. А я — ликующий выкидыш, космический кусок блевотины, четырёхглазый зубной камень, золотая коронка на подгнившей челюсти. И я сыт также иронией, и преуменьшением, и осторожностью, вкусом, и тактом, и оглядкой на обстоятельства, малодушием, и соотнесением, и пониманием. Конец-конец-конец.

Катако! Прав — я! Мой мир красивее, чем ваш, я могу разрешить себе всё, а массе вашего брата я не пожелал бы ничего, кроме сердечного инфаркта, братской могилы и…

— Хаген?

Кто-то тронул меня за плечо.

— Юдит?

— Слушай, Хаген, а что это ты здесь делаешь, вообще?

— Ищу тебя. Всё это время. Где же ты была?

— Серьёзно? Вид у тебя ужасный…

ГЛАВА 22. ЗЕРКАЛЬНЫЕ КАБИНЕТЫ

— Ты что, на самом деле искал меня? Всё это время?

— Хммм…

— Ты врёшь! Вечно ты со своими историями…

Мы сидим друг против друга в одном маленьком нарядном кафе с ностальгическим шармом двадцатых годов. Белые, круглые скатерти, изогнутые спинки и подлокотники кресел, точёные стоячие вешалки д ля одежды, а свет приглушён лёгким налётом оранжевого, что в сочетании с благородным зелёным обивки создаёт атмосферу отдалённой буржуазности.

У Юдит с собой джутовая сумка с учебниками. Она изменилась. Волосы у неё промытые, с шёлковым блеском, похожим на ореол. Я прошу её отстегнуть черепаховую пряжку и распустить волосы так, чтобы они раскачивались, как качели, выкрашенные блондинистой краской. Она самая красивая молодая девушка всех возможных миров, и её пальцы наигрывают мелодию con delicatezza рядом с чашкой.

— И почему же ты меня искал?

— И ты спрашиваешь?

— Правда, скажи, почему?

— Потому что ты моя принцесса, а любовь идёт кружным путём. Что ещё тебе сказать?

— И ради этого ты навязал на свою шею столько приключений?

— Да.

— Ну-ну.

Кажется, она тронута этим, но неприятно тронута. Меня это смущает.

Нельзя сказать, чтобы она бросилась в мои объятия. Я бы не взялся это утверждать.

Ложечка постукивает в капуччино, тихо, как далёкий, звонкий колокольчик.

— И что ты хочешь от меня?

— Чтобы ты ушла со мной. Чего же ещё?

— Куда?

— Всё равно куда. Просто ушла со мной. Ведь ты и сама хочешь отсюда убраться, разве нет?

Она скептически вскидывает ресницы.

— Один раз я убежала. Этого достаточно.

— Иногда достаточно. Если не возвращаешься назад.

Она снова застёгивает пряжку в волосах и ставит локти на стол.

— Кое-что изменилось, Хаген.

— Расскажи!

— Пока что мне вполне хорошо. Мои родители оставили меня в покое, никто мне не мешает. По существу, я могу делать всё, что хочу. Кроме того, я думаю, что всюду одинаково…

— Да?

— Да. Я повзрослела. Пойми меня, я была маленькая слабенькая девочка, и мне казалось, что где-то там происходит бог знает что, а я тут сижу и ничего не виясу и не знаю. За это время до меня дошло, что дела у меня, собственно говоря, идут нормально, что мне действительно мало на что можно пожаловаться.

— Понимаю.

Подошла официантка и сказала, что они сейчас сдают смену и поэтому надо рассчитаться. Мы расплачиваемся — каждый за себя.

— Знаешь, Хаген, когда этот вокзальный буль тогда утаскивал меня, я кричала и плакала и потом проплакала весь полёт. Но после — уже дома — набрала полную ванну и два часа в ней пролежала, пока у меня не разбухла кожа. Как же это было хорошо! Запах пены для ванны. Мягкое полотенце…

Вот же злодейка-судьба, неужто я не заслужил ничего лучшего, как выслушивать эти истории про чудодейственное средство «Ленор» и мягкие полотенца? Я протестующе схватил её за руку.