Казейник Анкенвоя (СИ)

Я запросто мог дотянуться до Могилы. Я свободно мог оглушить его любым тяжелым предметом. Ведь была у меня в кармане коробочка с подшипниками.

Я не воспользовался ей. Малодушие? Пожалуй. В приступе ярости я способен сокрушить венский стул. Проломить затылок альбиноса в приступе робости я не способен. Я не отчаянный шеф охраны бургомистра. Я бургомистр. В лучшем случае писатель.

- А где наш епископ? - орал Могила вниз, перебивая шум дождя. - Он меняется на девчонку, или раздумал?

- Он в трюме! - крикнул с палубы катера Дмитрий Кондратьевич. - Твою шкуру сучью отпевает!

- Это можно! - орал Могила. - Перец, ты как там? Целый?

- Порядок! Только почки отбили! Кровью с утра мочусь!

Перец держался бодро. Отвечал с фантазией. Обещанное право на жизнь пьянило его крепче спирта.

- Давай мне его сюда, вшивый анархист! - орал Могила. - Инструкция тебе короткая! Четверо лохов тащат наверх продукты с Перцем! Там обменяемся на бабу Зайцева! Если что, я всех положу! Ты понял меня?

- Я понял, - отозвался Митя.

- И скажи епископу, его снегурочка зашила дыру мне конкретно! Теперь мне повар нужней! Или я этой сестренке милосердия тоже дыру между ног зашью! Скажи, у Могилы долг юшкой красен!

Дальше я слушать не стал. Я направился к люку, ведущему в студию. «Повар так повар, - согласился я по ходу на вакансию. - Приготовлю ему реальную поганку. Если он сразу мне в глаз не выстрелит. Тогда поганка отменяется».

Люк был не заперт, о чем я и толковал еще на пристани командиру спасателей. Весь наш план изначально строился на этом. На внезапности моего появления во вражеском тылу. Я спустился по дюралевым ступенькам, сбросил брезентовый ранец и снял с крючка фартук Шагаловой. Потом я повязался фартуком, достал из ранца плоскую аптечку, оттуда стеклянный шприц, и навинтил на него иглу. Потом я положил медицинский инструмент в эмалированную кастрюлю. Потом наполнил кастрюлю водой и включил две конфорки. На одну шприц варить поставил, на вторую медный ковшик, заправленный молотым кофе из баночки, на которой изображены были четыре сразу ратуши. И каждая под надписью «Рига». Я тогда еще подумал: «Зачем в Риге четыре одинаковых ратуши?».

То есть, Бог знает, что вертелось в уме. Ибо весь я обратился в слух, и тело сверху до низа пронзал горячий стержень. Никогда прежде и после я не стоял так прямо у плиты. Я человек от рождения сутулый.

Хлопнула стальная дверь. Первые возгласы прозвучали невнятно. Потом стало тихо. Я погасил желание снять обувь, дойти до люка и подслушать, о чем внизу Могила с Перцем совещаются. Или за что они водку пьют. Вскипевшим кофе я наполнил большую чашку, и чуть не обварил себя.

- Ты куда пропал, святой отец?

Альбинос уже был за моей спиной. Но чашку я все-таки удержал и не обернулся.

- Я не пропадаю, Могила. Тебе повар нужен. Я повар.

- Удивительная вы личность, падре! Как это нас в детском доме учили? Призрак бургомистра бродит по Европе?

- Ты, Могила, тоже со странностями.

Теперь я позволил себе обернуться, не глядя, впрочем, на Могилу, и как можно более твердо поставил чашку на стол. Присевши подле, я достал сигарету.

- Позвольте огоньку вам поддать, - Могила чиркну зажигалкой.

Я прикурил. Попробовал кофе. Могила улыбался. Возможно, он своей боевой жене так не улыбался. Он был определенно рад моему появлению. Он смотрел на меня, позабыв даже пистолет Макарова опустить. Или Щукина. Кого-то из них.

- Ты не в тире, Могила. Ты на кухне, - сказал я ему, затягиваясь. - Кофе будешь?

- Буду, падре! Все буду! - Могила сунул пистолет за пояс, и обнял меня бережно, будто склеенную фаянсовую вазу. - Водку буду! Ужинать буду с тобой! Базар вести буду с тобой!

- И с Перцем?

Могила покосился на кипящую кастрюлю.

- С Перцем я мужеложством занимаюсь, - возразил он беззаботно. - Тебе уже напели. И ты уже против таких сношений.

- Я не против таких сношений. Но я и не священник, ты знаешь.

- Знаю, падре. И это правильно, что ты здесь. Иначе бы тебя заглушили Митя с Гроссмейстером. Им твои реформы хомут.

Могила хлопнул себя для наглядности по загривку.

- А Князю великому сказали бы, что случилось у бургомистра обострение. Типа язва лопнула. Или белка сразила на боевом посту. Что на ужин?

- Как договаривались. Две склянки морфия в растворе. Больше нет.

Светлые зрачки его потемнели. Были бы темные, заблестели бы.

- Верил, что праздник с тобой мне, писатель, - Могилу понесло. - Показался ты мне. В автобусе не разобрал я тебя. Но после, когда я мусора заделал, показался ты мне конкретно. Есть в тебе что-то мутное. Ты как типа спящий вулкан. У тебя в копилке вроде как пепел, а под ним раскаленная лава булькает. И знай, что не заложник ты мне по жизни. Это Митяю ты заложник. Магистру твоему гнилому, продюсерам, издателям, критикам и прочей свадьбе на костях.

Пока его несло, я надел варежки Дарьи, снял кастрюлю с плиты и слил воду в раковину. Потом открыл брезентовый ранец, достал из него салфетки, достал резиновый жгут, и запечатанный цинковой пробочкой пузырек с питательным раствором, из каких делают капельницы. Этикетку Митя отпарил загодя. Цианида в его медицинском углу не нашлось, а снотворное действует медленно. Так мы прикинули с Митей: пока подействует, свою пулю я успею получить. Могила уже заткнулся, наблюдая пристально за моими приготовлениями. Я выложил теплый шприц на салфетку и взболтал пузырек.

- Сейчас только вмажусь, и пойду, выкину твою бешеную кошку за дверь. Могила в законе. Его слово крепче татарского первача, - поделился вор своими планами.

- Но я-то здесь?

- Нет. Сначала вмажусь.

Могилевский закатал рукав, и вытянул обнаженную руку.

- Если тебе нужнее повар, я останусь, Могила. Если тебе нужней сестра милосердия, она еще в залоге, а я пошел.

- Ладно. Мы не гордые.

Могила перетянул жгутом выше локтя левую руку, в правую руку взял шприц, пронзил иглой крышку, набрал в стеклянную трубочку питательный раствор, и надавил на поршень, выпустив лишний воздух. Обе руки у Могилы оказались тогда заняты, и это был мой шанс. Наклонившись к Могиле, я выхватил пистолет у него из-за пояса. Могила спокойно сделал себе укол, развязал жгут и посмотрел на меня. Глаза его были снова прозрачны и спокойны, точно воды Красного моря в октябре.

- Ты же не выстрелишь, падре. Слабо тебе выстрелить.

- Нет, - согласился я, отступив к плите. - Не выстрелю. Слабо мне выстрелить.

- Я так понимаю, глупо ждать прихода, - альбинос улыбнулся. - Что за бурду я вколол себе?

- Витамины.

- Зря. Не знаешь ты, падре, кто за тобой стоит.

- Я знаю, кто за тобой стоит, Могила.

Из люка позади Могилы уже выбрались Матвеев, Дмитрий Кондратьевич и еще трое спасателей. Я спрятал оружие в карман дождевика. Могила кивнул мне и медленно вытянул стилет из голенища.

- Значит, ссучился Перец. Встал на путь исправления.

Могила стремительно развернулся, но первым успел метнуть его же собственный клинок, извлеченный из Веригина, Дмитрий Кондратьевич. Клинок насквозь пробил сухожилие альбиноса. Могила, стиснул от боли зубы. Через минуту, связанный, он лежал на полу. Рот его Матвеев залепил горчичным пластырем, добытым в моей аптечке скорой помощи. Я спустился по лестнице на первый этаж. Узрев меня, подскочил с моего дивана Дарьи Шагаловой Перец.

- Взяли убийцу, ваше благородие?

Я, молча, прошел по тропинке между птицами, число которых значительно поубавилось, оттолкнул рисованных кумачовых драконов и попал в ателье.

Вьюн, туда-сюда вращаясь на гончарном кругу, потягивала пиво из банки.

Рядом с Вьюном я положил пистолет Макарова. Или Щукина.

- Только не спрашивай: «Ты в порядке?». Я без того себя чувствую героиней какого-то мыльного сериала.

- Но ты в порядке?

Мы дружно расхохотались. Состояние, названное катарсисом, выражается по-разному. Одни смеются, другие плачут. Мы с Вьюном были одни. Пока мы заходились от хохота, в свое ателье вернулась хозяйка с расколотой керамической птицей.