Казейник Анкенвоя (СИ)

Вернулась Вьюн, девочка из благополучной семьи. Личико сосредоточенное, серьезное. «Злится, - измерил я по себе своего ближнего. - Альтер эго из блюдца кофе лакает. Вечно мы там. Додумаем образ любимого человека до совершенных высот, очаруемся, узнаем таким, каков он есть и был до нас, разочаруемся и его же и обвиним».

- Макара нет, - сказала Вьюн.

- Посеяла? - болевший за Вьюна, сотник исполнился неподдельным сочувствием.

- Черт его знает, - Вьюн по-турецки села на пол и завертела вокруг шеи велосипедную цепь. - Я его сзади за поясом держала под курткой. Пошла отлить и хватилась.

- Может, в очко упал? Бывали случаи. Я проверю, - Лаврентий порвался на поиски, но Вьюн перехватила его.

- Там нет. Я по локоть в трубу залезла. Плохо, да?

Виноватые очи шефа моей безопасности смотрели на меня с ребяческой надеждой, что я отнесусь к ее потере великодушно.

- Да, - сказал я. - Плохо. Пистолет исчез, и Марк Родионович исчез.

Учитель географии, за которым я посылал Вьюна еще вечером, давно уже должен был явиться. Вьюн предупредила его, поймав на паперти, что дело неотложное. Для верности я снабдил Вьюна запиской примерно следующего содержания: «Что произойдет при уплотнении атмосферы, если Казейник резко сожмется вокруг ядра, создающего искусственную гравитацию?». Этот вопрос я задал себе на крыше экологического института, когда отсутствие дамбы на горизонте подвело меня к выводу: Казейник после наводнения (читай после запуска на комбинате установки «Кениг-Рей»), изменил свои контуры. Атмосферные слои вокруг него придвинулись к поселку километров на пять. Тогда меня больше волновало спасение заложниц. Но на обратном пути от института меня уже не покидала мысль: «А что еще ожидает нас в результате повторного запуска? Только лишь ускорение круговорота воды в природе и еще более обильное выпадение осадков? Или что-то еще?». Из записи показаний, снятых Щукиным с эколога, я составил себе общую картину происходящего. Но, скорее, картину, закрепленную в обрисованных лаборантом устойчивых параметрах. Как вечную акварель Жени Монина «Грачи улетели». А Марк Родионович, хотя и широкий специалист по климату, все же учитель географии. Что-то мог и прояснить. И он прояснил. Вьюн доставила от калеки обратную записку. Вернее, зарисовку.

Учитель остался верен чертежной страсти. Схема была названа калекой «Тромб». Потому, нуждалась в комментариях. А своими словами чертежник добавил, что к полуночи будет.

- Ты Вику-Смерть на площади видела?

- Да, вроде, мелькала, падаль, в толпе старьевщиков.

- Совсем плохо. Виктория что кошелек, что «Макара» вытащит, не почувствуешь. Прорезался к полтиннику талант. Глухих сказывал, она и котлы снимает быстрее мужиков озабоченных.

В подтверждении худшей моей догадки, заслышался в глубине магистрата сапожный топот. Ночная беготня, как правило, скверный знак. В кабинет скоро вошел Дмитрий Кондратьевич с группой захвата. Группа захватила с собой и Матвеева, поднятого сонного с лавочки, которою бдительный анархист всю лестницу перекрыл, укладываясь на отдых.

- Инвалида грохнули, - присев к столу, Митя выложил на мое обозрение сунутый в целлофан пистолет. Несомненное орудие убийства.

- А в целлофан обернул зачем? Отпечатки сверять? У тебя, может, лаборатория

с картотекой? База данных в компьютере? Патологические хирурги?

- Этого нет, - спокойно ответил Полозов. - Привычка есть. Порядок само собой. Но порядка меньше. Да ты, ваше превосходительство, не кидайся. Слепому видно, что не ты и не Лавр, и не девчонка твоя Родиона продырявили.

- Анна Сергеевна, - огрызнулась Вьюн.

- И не Анна Сергеевна. Однако в участок я ее забираю. Допрошу, протокол составлю. Когда с инвалидом виделась, о чем толковали. Когда «Макаров» пропал. Кто терся поблизости. Алиби формально, и прочая канитель. Часок потолкуем, вернется.

- А в резиденции нельзя допросить?

Митя закурил, осмотрелся, и тем исчерпал мой запрос. Дал знать, что Борис Александрович лишний слушатель в уголовном расследовании.

- О чем ты? Веfolgung des Gesetzes. Обещаю. К трем утра вернется.

- Где Марка Родионовича подстрелили?

- У барака. В упор. Свидетелей нет.

- Коли в упор, то скорей всего знал инвалид убийцу.

- В поселке все друг друга знают, - уверил меня следователь.

- Тогда и меня забирай, - сотник заслонил от Полозова мощным телом Анну Сергеевну точно от вражеской пули.

- Обязательно, - согласился Митя, загасив окурок в чашке. - Я бы и оружие забрал.

- Твой барин посоветовал?

Как мало надо нам, чтобы изменить свое мнение о ком-либо к худшему.

- Нет.

«Барина» Полозов мимо пропустил. Как мало надо нам, чтобы изменить свое мнение о ком-либо к лучшему. Беспристрастность Полозова была много дороже горячности Лаврентия.

- Распоряжайся. Если поселок на дно пойдет, паники нам не миновать. Тогда оружие твоим людям понадобится.

Сотник открыл было рот для возражений, но, внявши моему жесту, закрыл.

Я кивнул Полозову. Тот присел на корточки у чемоданов, нашел в кармане блокнотик с остатком простого карандаша размером с винтовочный патрон и произвел огнестрельную ревизию. Капитанский архив Митя выложил на пол. Кивнул сопровождающим. Из них отделились двое носильщиков и, закрывши багаж на замки, вынесли его из кабинета. Митя поставил под ревизией число, подпись, вырвал ее из блокнота и дал мне, как расписку. Расписку я прочел внимательно: «РПГ- 29 - одна шт. Гранаты для РПГ- 29 - 2 шт. Гранаты РГД-5 – 2 шт. Обрез карабина «ТОЗ-99» – 1 шт. Патроны к обрезу калибр 5,6 - 30 шт. (6 обойм по 5). Ружья гладкоствольные ИЖ-94 – 2 шт. Коробки с патронами «Магнум» калибр 12 – 9 шт.». Взяв у Мити карандашный остаток, я изменил цифру «2» на «3» в количестве РГД-5, сверху добавил курсивом «исправленному верить», также расписался, и указал Мите на вешалку, где жил мой дождевик редактора Зайцева. Полозов, конечно, помнил о лимонке в кармане, но сам промолчал. Значит, присматривался ко мне. Лишняя проверка от Мити была много важнее слепой преданности Лаврентия.

Все ушли. Я остался наедине с бургомистром. Из побитых окон стегало дождем и дуло ветром. Хотелось выпить и уснуть. Мешали взятые мной повышенные обязательства. Я выбрал, перебрав архивные досье, четыре надписанных папки с фотографическими портретами уголовников на правых углах: «Могилевский», «Перцев», «Диксон» и «Рахметов». Преступная биография альбиноса тянула на пару кило. Перец весил граммов 400. Оба моих сотника и того не набрали. Вскипятивши воду, я налил в кубок, завоеванный футболистами поселка, чтобы не так скоро остывала вода, разболтал в нем оставшийся кофе, и удалился в смежную комнату отдыха. Загодя перетащил я в тот будуар и уголовные труды господ славянских офицеров.

Кстати, настаиваю, что кофе есть напиток мужского рода. Если редактор правит на почве министерских веяний, останусь при своем. Слово «кофе» пускай будет среднего рода, или женского, или вовсе без рода, а суть напитка указами не изменишь, господа просвещенные чиновники. Могу, впрочем, сдвинуться еще на компромисс. Кофе средний типа растворимый какой-нибудь отстой готов полагать среднего рода. Кофе ячменный вовсе без рода. Приличный же кофе оставьте приличным любителям напитка. Разложившись на тахте, я выпил кофе среднего рода, прикурил сигарету и заново рассмотрел посмертный чертеж Марка Родионовича. Ночь предстояла длинная, и офицерские дела я отложил. В центре схемы по горизонтали витала какая-то пружина. Или спираль. По бокам от нее направлялись две стрелки: одна летела вперед, другая назад. Вся конструкция называлась «тромб». Только Богу теперь было известно, как Марк Родионович связал плотный сверток в кровеносной системе с атмосферными явлениями. О тромбах я читал в медицинском журнале, который выписывали мои родители. Тогда меня сильней интересовали болезни женских органов. А откровенней, их устройство. Но там чаще о тромбах, гастритах и палочках Коха печаталось. Я развернул чертеж на попа. Спираль стала вертикальной. Стрелки уже полетели одна вверх, другая вниз. Шарада осталась на месте. «Что бы я сам лаконично чиркнул на предмет уплотнения атмосферы, сшибая на паперти рублевики со снующих торгашей? - напряг я извилины. - Что для меня, стреляного географа, такая спираль с обратными стрелками? Направленная передвижка воздуха? Вращение? Может, вихрь? Вполне даже вихрь». Зацепившись за вихрь, я стал копать глубже. Зашел с атмосферного фронта и тыла. Взял чертежик в кольцо. Сосредоточился. О вихрях я знал из журнала по географии, какой выписывали мои родители. Тогда многие подписывались на прессу о здоровье и географии. Вспомнил статью про дикие разрушительные смерчи в империалистических степях. Смерчи назывались Торнадо. И тут вылезла сноска: «Тромб». «Тромбы» синоним торнадо на равнинах европейского империализма. И все расставилось. Для побудки мимолетных дискуссий на эту тему я достал пузырь среднего рода коньяку, верно позабытого отставленным бургомистром в пустой фанерной урне с надписью: «Для голосования». Выпил из горлышка, закусил среднего рода кофе, и всплыла в моей памяти лекция на морском трамвае «Лиза Чайкина». Лекцию прочел мне изумительно пьяный диктор симферопольского радио. Но прочел как трезвый. О том, что холодные слои воздуха, придавленные низкими тучами, лезут к морю на смену теплым слоям, которые лезут вверх. Такая неустойчивая система образуется при столкновении двух атмосферных фронтов. И тут потенциальная энергия переходит в кинетическую энергию вращательного движения воздуха. Возрастая, скорость движения создает классический вид морского смерча, легко способного утопить нашу бедную «Лизу». Определение «классический» он дал с особым удовольствием. Наверное, по системе Станиславского учился на диктора. «Пойдем кормить рыб как шаланда с кефалью, - утешил меня диктор. - Это, брат, классика. Но утешение есть». Он встал и продекламировал в мегафон: «Есть утешение в бою и бездны мрачной на краю. Справа, слева и сзади вы видите перед собой Черное море, товарищи». На трамвайчике диктор подрабатывал экскурсоводом.