См. статью «Любовь»

Некоторое время все плыли в полном молчании. Бруно старался приспособиться к этому мощному биению, к размеренному и неторопливому движению и к своему новому месту в косяке, поначалу такому непривычному и даже слегка пугающему, к ощущению близости чужих незнакомых рыб. Ему приходилось напрягать все силы, чтобы плыть в заданном ритме, не нарушать его, регулировать взмахи своих плавников и сохранять новый долган, который он еще не очень ощущал. Только через несколько часов напряженного движения он отважился повернуть голову в сторону открытого моря и впервые с тех пор, как оказался в воде в порту Данцига, увидел Лепарика.

Это был самый большой лосось, какого Бруно довелось когда-либо повстречать. Длина его составляла метр с лишним, и вес не уступал весу самого Бруно. Розовая чешуя его слегка поблескивала, он казался гораздо более ярким, чем прочие рыбы, над правым глазом помещалось светлое сверкающее пятно. Движения лосося были точны и экономны и вместе с тем исполнены внутренней силы. Его нижнюю челюсть украшал ороговевший красноватый рубец — как некий непреклонный восклицательный знак. Бруно проглотил слюну и поплыл дальше. Мускулы его были напряжены, но еще достаточно свежи. Он всем своим нутром прислушивался к нингу и вдруг ощутил, что мощь его несколько ослабела, казалось, теперь к нему примешивался какой-то дополнительный звук — словно глухое эхо. Он плыл быстро, мысли его, не успевая окончательно оформиться, стекали в море, и только ощущение жизни непрерывно обострялось, как кость, торчащая из открытого перелома. Рыбы вокруг начали замедлять свое движение, и он вместе с ними. Странные течения образовались и завихрились в теле косяка, теперь можно было определенно сказать, что, помимо Лепарика, еще какая-то рыба подает сигналы — какого-то другого, незнакомого нинга. Бруно еще слишком хорошо помнил Горока, который увел с собой на погибель четверть косяка у Шетландских островов. В смятении он приподнял голову над водой и поискал глазами Йорика, но не увидел. Тогда он начал оглядываться по сторонам, стараясь обнаружить рыбу, которая пытается подорвать авторитет Лепарика и поставить под сомнение его право на предводительство. Сигналы шли не со стороны берега. А со стороны моря был только Лепарик. Что бы это могло значить?

Косяк остановился и выстроился кругами. Рыбы быстро-быстро шевелили плавниками и застывшими бессмысленными глазами глядели прямо перед собой — словно бы не желая ничего видеть. Вокруг Бруно и Лепарика образовалось сейчас небольшое пространство, пустое от рыб, и внутри него неистово колотился новый нинг. Бруно видел тысячи непрерывно открывающихся и закрывающихся ртов, а за ними — десятки тысяч напряженных спинных плавников. До сих пор они с Лепариком располагались параллельно друг другу, и краем глаза Бруно различил, как налилась краской и сверканием боковая линия рыбы.

Острый страх пронзил его: новый нинг шел из него самого! Это он бросил вызов Лепарику. Но зачем, ради чего? Он вовсе не считает, что может руководить косяком лучше Лепарика, и не стремится к этому! Зачем это ему? Обескураженный своим открытием, он повернулся к Лепарику, словно просил объяснить ему, что происходит, и рыба тоже придвинулась к нему. Круг лососей слегка раздался и застыл. Бруно с изумлением прислушивался к своему нингу: это были четкие и уверенные удары — не та бешеная болезненная пульсация, которую издавал Горок. Он погрузил уши в воду и долго прислушивался. Так похоже на нинг Лепарика, и все-таки — иной, его собственный. Единственно возможный, истинный, правильный голос. Он преисполнился благодарностью к Лепарику, потому что без него никогда не сумел бы услышать самого себя. Вероятно, это было нелогично — испытывать благодарность к сопернику, с которым через минуту тебе предстоит схватиться не на жизнь, а на смерть. Но ведь это Лепарик взял его с собой, позволил присоединиться к косяку и сделал его творцом собственной жизни. Единственно, что оставалось неясным, это почему они должны воевать друг с дру…

Но тут смешались и раздвинулись воды. Как в зеркальном отражении, двое бросились друг на друга. С силой столкнулись два черепа, мгновенно были отброшены в разные стороны и снова взметнулись в ярости. Гладкое упругое тело рыбы обвилось вокруг торса Бруно, острые крепкие зубы впились в его плечо. Со стоном он отпрянул от врага и нырнул под воду. Пытаясь стряхнуть с себя Лепарика, продолжал погружаться ниже и ниже, пока в полуобмороке от боли и слабости не достиг тех пластов, где свет потускнел и сошел на нет, где красная часть солнечного спектра терпит поражение. Бруно глянул на свое плечо и с ужасом увидел, как рана истекает зеленоватой кровью — да, даже кровь казалась здесь зеленой. Испуг спас его. Он рванулся вверх, застал Лепарика врасплох и с силой ударил с двух сторон по рыбьей морде кулаками. На мгновение Лепарик застыл неподвижно, как будто в раздумье, а потом ушел под воду и исчез. Бруно кружил в тревоге по поверхности, потом перевернулся головой вниз и ловко ввинтился в воду, но и тут не обнаружил врага. Теряя сознание от недостатка воздуха, вынужден был начать подъем и тотчас был оглушен: Лепарик обрушился на него плашмя, тяжелый, как кит, и боднул в грудь. У Бруно перехватило дыхание. Кровь застучала в висках и бросилась в глаза. Ничего не соображая, он устремился вперед и принялся вслепую колотить руками по воздуху и по воде. В своей прежней жизни Бруно никогда никого не ударил, и вал неистовой злобы, который рвался из него и заливал теперь все его существо, испугал его. Но страхи и опасения принадлежали Бруно-человеку, а Бруно-рыба глотал кровь, разбавленную водой, и чувствовал, как этот живительный напиток разжигает в нем страсть битвы. Не помня себя от ярости, он снова и снова кидался на Лепарика, оба обвивались вокруг скользких, извивающихся тел друг друга и жаждали смерти, смерти врага!.. Еще один, последний, решительный удар!

В ночь длинных ножей и острых зубов нет места любви и состраданию. Победить или погибнуть! Лепарик мужественно продолжал этот беззвучный бой, и Бруно тоже ни единым возгласом не нарушал зловещей тишины. Он сам был рыбой. Счет времени исчез для него, мгновения отмерялись ритмом бросков и вспышек боли, которую удары противника высекали из его ран. Бруно был весь истерзан: укусы Лепарика проделали в нем безобразные дыры, кровь хлестала из груди и из горла, но он видел, что и противник разодран, распорот, весь в ранах и царапинах от его боковых плавников, что удары рыбы становятся неточными, что она вот-вот отключится от источника своего существования. И в это мгновение Бруно прозрел, опомнился и отпрянул. Сознание вернулось к нему и засияло мягким ровным светом, как перламутровая ракушка: он сражается с Лепариком, потому что не может быть одним из толпы, не может раствориться в толпе, даже толпе, не ведающей злобы и ненависти, — любой толпе, не может смириться даже с нингом Лепарика. Но он также не хочет быть оруженосцем толпы. Лепарик еще кидался на него вслепую, боролся за торжество собственного нинга, выплюнул изо рта кровавый кусок, вырванный из руки Бруно, но Бруно уже отступил назад. Рыбы освободили ему дорогу — проход, в точности соответствовавший размеру его тела. Нет, он не хочет предводительствовать, не хочет руководить ими. Никем не хочет руководить. Нет человека, достойного руководить другими существами. Но как он был близок к убийству, к этому тягчайшему из преступлений!.. Он поспешно удалялся от косяка. Его нинг хорош только для косяка из одного человека. Его нинг — это его собственный язык, тайный, неповторимый. Только на нем можно сказать «я» без того, чтобы оно отозвалось жестяным эхом хитрой гулкой ловушки «мы». Бруно высвободился из рыбьих кругов, из этих равнодушных объятий, и застыл, тяжело дыша, вне стаи. Они обернулись и посмотрели на него без всякого выражения. Никто не двигался. Тем временем Лепарик потихоньку пришел в себя. Его нинг окреп и начал достигать Бруно, но уже не проникал в него. Косяк тронулся в путь. Без него. На одну минуту, в последний раз, Бруно охватил прежний страх оказаться покинутым и беспредельно одиноким. Но лишь в силу привычки.