Демон Максвелла

Магапиус даже не знал, чего хотел больше – принять участие в марафоне или посетить революционную Китайскую Народную Республику. Только там, в этом величайшем оплоте экспериментальной мысли, можно найти подтверждение тому, что воплощение мечты реально. Всем известно, что Россия выдохлась и в ней больше нет кунды, пользуясь термином банту, или бараки, как это называют арабы. А переполненные неврастениками лодки, отбывавшие с Кубы и Гаити к капиталистическим берегам Флориды, не делали чести коллективизации Кастро. Но Китай… Китай пережил как безумие Мао, так и воинственность Брежнева. Великий Китай. Если и ему не удастся добиться воплощения своей мечты, то, скорее всего, она вообще недостижима.

До него доносится звук мотора, и он принимается махать, видя приближающийся свет фар. Но это не автобус. Это нагруженный сизалем грузовик, водитель которого видел автобус на расстоянии нескольких миль от этого места. Он говорит, что автобус застрял в канаве, пытаясь развернуться и заехать за почтой, о которой опять забыли.

Один из трех сопровождающих грузовик водителей закидывает багаж Магапиуса наверх и приглашает его присоединиться, указывая на кабину. Однако места там нет. Национальная борьба с безудержной безработицей привела к тому, что теперь в каждой машине ездит по три водителя вне зависимости от того, могут они ее водить или нет.

Магапиус благодарит их и залезает на кипу сизаля. Как это по-танзанийски: в чистой кабине – трое в грязных рабочих передниках, а на вершине горы из развевающихся белых волокон – человек в единственном на всех мужчин в семье черном костюме…

Янг учит математику на захламленной кухне своего дядюшки. До отъезда в Пекин остается неделя, и его учителя решили, что ему лучше побыть дома и позаниматься самостоятельно. Из соседнего помещение доносится жужжание мотоциклетного двигателя, используемого дядей для сверления зубов. Это поистине гениальное изобретение. Заднее колесо, закрепленное на стойке, свободно вращается на деревянной катушке, в свою очередь приводя в движение сверло. Темп вращения может регулироваться переключателем скоростей, а жужжание маленького двухцилиндрового двигателя заглушает стоны пациентов, оказавшихся нечувствительными к щетине анестезирующих иголок, воткнутых в их руки и шею.

Янг сидит у окна. Если бы солнце не закрывали облака, оно освещало бы его обнаженные плечи и Широкоскулое лицо. Но уже несколько недель стоит пасмурная погода, установившаяся еще до наводнения.

С улицы, напевая себе под нос, входит его сестра с целым подносом зеленых листьев, которые она опускает в котелок с холодной водой. Янг вспоминает стихотворение, разосланное во все начальные школы, которое она читала в прошлом году на празднике Национальной независимости. Оно было посвящено значению ранней диагностики и лечения рака желудка, который, согласно статистике, уносит в Китае наибольшее количество жизней. После этого его сестра перестала ходить в школу, заявив, что хочет вступить в Армию народного освобождения. Теперь она моет капустные листья и аккуратно, словно шелковую ткань, складывает их рядом с котелком, продолжая напевать:

Как это верно, – думает Янг, не поднимая головы от задания, – как это похвально. Однако, если можно, объясните, пожалуйста, как пользоваться превентивными методами, когда речь идет о болезнях революции. Не станет ли тогда само лечение контрреволюцией?

Он закрывает учебник, заложив его пальцем, и поворачивается к сестре. Скоро ей исполнится шестнадцать, и формы ее быстро округляются. Через несколько месяцев ей уже придется идти на рынок покупать себе лифчик. А еще по прошествии нескольких лет Янг уже не сможет отличить ее от других ровесниц – одинаковые белые рубашки, черные брюки и завязанные хвостиками волосы. Может, поэтому она и хотела вступить в Армию народного освобождения – хотя форма, которую носили ее члены, и была мешковатой, зато хоть чем-то отличалась от той, что носили остальные ровесницы.

Сестра продолжала петь, непринужденно покачиваясь из стороны в сторону, – лицо ее разрумянилось от чувства юношеского патриотизма. Янг вспомнил свои собственные переживания, это внутреннее возбуждение, когда ощущаешь себя частью чего-то большого и важного. Он ощущал, что сердце его бьется в унисон с сердцами всех жителей деревни. Он помнил, что, когда ему было девять, страну заполонили огромные полчища мух. И Великий Председатель нашел простое и действенное решение. Мао выпустил постановление, в котором говорилось, что все школьники Китая должны каждое утро приносить учителям убитых мух. Янг бросился выполнять это поручение со всем пылом древнего воина, служащего своему императору.

Он часами гонялся за зловредным врагом со сложенной газетой, убивая мух десятками и высыпая каждый день на поднос учителя по несколько сотен насекомых. И остальные дети по всей стране занимались тем же. Не прошло и месяца, как мух в Китае не стало. Каждому классу был выдан государственный вымпел для вывешивания на окне. Его красный шелк наполнял сердце Янга гордостью, и он с трудом сдерживал рвавшиеся из груди патриотические песни.

А затем он узнал от своего преподавателя по биологии, что году Великого избиения мух предшествовал год Великого избиения воробьев. Тогда кто-то сообщил Мао, что в Китае обитает столько-то и столько-то диких птиц, которые за свою недолгую жизнь съедают столько-то и столько-то зерна, что составляет довольно большой объем. И Мао издал распоряжение, чтобы дети каждый вечер выходили к деревьям, на которых гнездятся птицы, и, распугивая их, били в колотушки. Через три дня доведенные до изнеможения птицы начали погибать. По всему Китаю! Очень впечатляюще и похвально. Если не учитывать того, что через год началось нашествие мух…

Нет, пропагандистские песни больше не вызывали у Янга душевного трепета. Ему нравилось ощущать его в голосе сестры, но в нем самом он угас навсегда.

Осталось лишь удивление. Удивление, как он с радостью констатировал, никуда не девалось. Например, он продолжал недоумевать, что делали учителя по всему Китаю с этими дохлыми мухами?

Приближался день марафона, в Пекин съезжались его иностранные участники. Многие законы были смягчены, а ранее запрещенные церемонии восстановлены. Официантки в чайных снова начали носить традиционную одежду и разливать чай игрокам в го со старинной изысканной почтительностью. Детям было позволено торговать орехами на рынках и оставлять выручку себе – при том условии, что орехи были собраны ими самостоятельно.

Со старого кладбища небольшого городка Цюйфу неподалеку от деревни Янга выходит группа людей – несмотря на тягостность момента, лица их победоносно лучатся – они отвоевали свои права: многие несут клетки с птицами, что еще недавно было запрещено. Женщины облачены в фамильную парчу, местами покрытую плесенью после многих лет тайного хранения. Победа! Ибо близкий, с которым они только что простились, отбыл к предкам не как обычно – в виде горстки желто-серого пепла, рассеиваемого ветром, а лежит в настоящей могиле, и свежий холм земли высится над ним как памятник.

Особенно приятно, что это происходит в Цюйфу – на родине Конфуция. На протяжении многих веков обитатели города с гордостью демонстрировали надписи на семейных надгробиях, доказывавшие, что они были непосредственными потомками великого философа. А потом в 1970 году в город вошел отряд Красной гвардии, снес все надгробия, а перед уходом натянул на старинных каменных кладбищенских воротах лозунг, текст которого не оставлял сомнений в том, как Великий Председатель относится к предкам: «Ни пяди земли для бесполезных мертвецов. Всех кремировать!»