Демон Максвелла

Дядюшка встает, держа в каждой руке по стаканчику прозрачной жидкости. Один стаканчик он передает Яшу, а другой поднимает вверх, собираясь произнести тост.

– За нашего маленького Янга! – провозглашает дядя, лучась фарфоровой улыбкой. – Ганбай!

– За Янга! Ганбай! – вставая, подхватывают сестры и кузены.

И все, за исключением Янга, выпивают по глотку. Он продолжает моргать, с трудом переводя дыхание. К нему с сияющими глазами подходит мать.

– Янг, сынок, прости нас. Мы распечатали письмо, адресованное тебе.

И она вручает ему изящно надписанный листок бумаги с государственной печатью Китайской Народной Республики.

– Ты приглашен в Пекин для участия в соревнованиях. Чтобы соревноваться со всеми легкоатлетами мира.

Но прежде чем Янг успевает прочитать послание, дядя, вновь наполнив стакан, уже снова чокается с ним.

– Они будут транслироваться по всему миру. Пей, Янг. Ганбай!

Янг подносит стаканчик к губам и, помедлив, спрашивает:

– В каких соревнованиях?

– В самых больших. Бег на самую длинную дистанцию…

И тут Янг понимает, что речь идет о марафоне, и залпом опрокидывает стаканчик с мао-таи, ощущая, как рисовая водка просачивается в желудок. Неужто марафон? Да он даже половину этой дистанции никогда не пробегал. Янг не может понять, за что его выбрали.

– Мы все так тобой гордимся, – говорит мама.

– По всему миру! – повторяет дядя. – Тебя увидят миллионы людей! Миллионы!

– Твой отец тоже гордился бы тобой, – добавляет мама.

И тут до Янга доходит. Местный председатель спортивного комитета был старым приятелем и коллегой отца и, хоть не отличался особой смелостью, был человеком честным и добродушным. Наверняка он и порекомендовал Янга. Широкий жест с целью искупления прошлых грехов.

– Он бы так тобой гордился, сынок, что взял бы свою скрипку и пошел играть на площадь.

Янг ничего не отвечает, но ему почему-то кажется, что никакими марафонами и всемирными трансляциями искупить эти грехи невозможно.

Американские журналисты, развалясь на глубоких диванах панамериканского пресс-центра международного аэропорта Сан-Франциско, потягивают бесплатные напитки.

VIP-салон расположен над залом ожидания для менее важных пассажиров. Для того, чтобы в него попасть, надо не только знать о его местонахождении, но еще и обладать необходимыми документами, подтверждающими значимость и престиж владельца. И поскольку журналисты, как правило, ими не обладают, они просачиваются внутрь в сопровождении более высокопоставленных персон. Одного соседства с ними хватает, чтобы миновать охранника и дорваться до бесплатного спиртного.

– Ну и как вы собираетесь оживить это тоскливое мероприятие? – интересуется один из присутствующих. – Чтобы оно не превратилось в очередной никому не нужный пробег? Я хочу понять – где изюминка?

Он занимает какой-то высокий пост среди владельцев журнала, оплачивавших эту поездку в Китай, поэтому все отдают ему должное, понимая, что он имеет право на некоторую настойчивость.

– Я собираюсь сделать ставку на то, что спорт способствует ослаблению международной напряженности, – отвечает большой бородатый мужик, занимающий должность главного редактора того же журнала и являющийся инициатором всего предприятия. – Только вспомните – не Никсон и не Киссинджер прорвали этот бамбуковый занавес, а целлулоидный шарик для настольного тенниса. А это международное соревнование станет первым в Китае со времен Второй мировой войны. Лично для меня это многое значит.

Хотя он по-прежнему не понимает, где в этой значимости можно найти изюминку.

Второй журналист – лысый, безбородый и еще крупнее, чем первый, напряженно морщит лоб с видом Марлона Брандо.

– Позвольте мне подумать, – просит он и поворачивается к третьему – голубоглазому гиганту с огромной фотокамерой на брюхе. – А как ты, Брайан? Что ты собираешься снимать?

– Я ничего не могу снимать, пока журналист не объяснит мне, что он собирается писать, – обходит вопрос третий.

И все снова устремляют взоры на второго, чей наморщенный лоб свидетельствует, что он вот-вот разродится ответом.

– Одно из главных свойств бамбукового занавеса – то, что он исключительно плотен, – начинает журналист. – Единственное, что через него просачивалось, – это политика. В течение многих лет мы ничего не знали ни о разногласиях, ни о спорах, ни о человеческой личности.

– До сегодняшнего дня, – подхватывает с радостным видом редактор, испытывая гордость за то, что его сотрудник сумел вывернуться из трудного положения.

– Верно. А теперь они спонсируют этот грандиозный марафон, в котором примут участие сильнейшие бегуны мира, хотя лучший китайский марафонец и в подметки не годится какому-нибудь середняку-иностранцу. Это может быть той дырой, через которую что-нибудь да выудишь.

– Понял! – восклицает начальник. – Как подледный лов в Миннесоте, когда надо поймать рыбу, пока не замерзла лунка. – И он поднимает бокал с мартини. – Ну что ж, рыбаки, за успешную поездку! И привезите нам рыбку покрупнее…

«Вниманию членов пресс-клуба, – разражается мурлыканьем динамик над стойкой бара, – Начинается посадка на чартерный рейс на Пекин. Приятного полета».

Высокий и прекрасноликий Магапиус Дасонг ранним утром (точное время – 2.20.46) сидит на плетеном чемодане у обочины дороги на окраине одной из танзанийских деревень. Он ждет автобуса, который довезет его до автовокзала в Дар-Эс-Саламе, где он должен встретиться со своим тренером, чтобы отправиться в аэропорт. Местный экспресс опаздывает уже почти на сорок минут, и Магапиус готов к тому, что ему придется прождать столько же. Тогда два его тренера и три преподавателя отправятся в Китай без своего ученика.

Как это свойственно Танзании в последние годы, – думает он, – на соревнования отправляются все кто угодно, кроме спортсменов. Какая бессмыслица! Какой бюрократизм! Бедная колеблющаяся и шатающаяся Танзания, перенасыщенная чиновниками. Даже самые ярые приверженцы президента Ньереры уже начинали признавать, что основные конфликты в стране не связаны с увеличением цен на нефть, недавними засухами и наводнениями. Цены на нефть поднимались во всех странах, и повсюду бывают засухи и наводнения. Повальные социалистические реформы за десять лет увеличили продолжительность жизни на 20 %, но то за это же время на 30 % возросло количество социальных проблем. Краж стало больше, а красть стало нечего. Количество социальных программ увеличилось, но ни одна из них не выполнялась.

Но больше всего Магапиуса раздражало полное отсутствие обязательности. Когда-то его соплеменники гордились своей точностью. Если охотник выходил поймать птицу, то он умел бросить сеть как раз в тот момент, когда она пролетала мимо. Нельзя было опоздать на эту встречу и нарушить договоренность, существующую между охотником и птицей. Таковы были правила этикета. К чему жить дольше, если это исконное уважение ко времени становится такой же редкостью, как древние танцы?