Всё закончится на берегу Эльбы(СИ)

- Ты ведь знаешь, что такое 175-ый параграф? Так вот, можешь считать меня закоренелым преступником и не бояться за свою девичью честь.

После этих слов он отстранился и ещё раз затянулся, с улыбкой разглядывая её явно удивленное выражение лица. А Сандра в свою очередь разглядывала его, все ещё не веря услышанному. Он - гомосексуалист? Да в жизни бы не подумала! На вид неизнеженный и нежеманный, мужчина как мужчина, даже симпатичный. А на самом-то деле... Неисправимый гомосексуалист - что может быть безопаснее. Лишь бы он сказал о себе правду, а не наврал для отвода глаз. Хотя, о таком в батальоне врать не станут. Здесь эти осужденные не в фаворе.

На всякий случай Сандра разыскала в штабе личное дело Ойген Штеманна и убедилась, что он её действительно не обманул. После этого Сандра куда охотней делилась с новоявленным товарищем папиросой, пока в батальоне было затишье и находилось время перекинуться друг с другом парой слов.

Вскоре, во время очередного перекура, она услышала от Ойгена историю, как он попал в испытательный батальон. Оказалось, это не первое место, где он проходил перевоспитание.

- Сначала я угодил в штрафной полевой лагерь, - начал рассказывать он, когда Сандра протянула ему пачку с папиросами. - Пожалуй, самое жуткое место на свете. Работаешь по четырнадцать часов в сутки, еды получаешь лишь пятую часть от здешнего пайка. На прогулке ступишь чуть ближе к ограде - расстреляют без предупреждения. А ещё марши. Представь себе - пятьсот километров пешком вдоль берега Ледовитого океана ночью и с багажом на спине. После такого в России меня уже ничто не страшит. А тогда, если выбьешься из строя - расстрел. Еды во время марша не давали. Если рядом проезжали грузовики, из них нам выкидывали съестное. А потом расстреливали тех, кто осмелился подобрать. В общем, только четверть осужденных дошла до места.

Сандра слушала эту отповедь и понимала, что уже видела подобное - в Риге с советскими военнопленными - те же условия, то же обращение. Значит, деление на свой-чужой в Третьей империи происходит не по принципу крови. Чужими для нынешней власти стали и собственные граждане.

- А на месте нам приказали разминировать территорию вдоль передовой, - продолжал Ойген. - Мы откапывали, сапер обезвреживал, кто-то подрывался. Но самое поганое, это когда начинался обстрел. Война идёт, а мы копаем, и неизвестно, кто тебя пристрелит - противник или свои же в спину. И ведь оружия нам так и не дали - не положено. Приказали быть живыми мишенями. И тогда я решил - будь что будет - один чёрт, помирать с голоду или от пули. Ходил в зоне обстрела, не пригибался и не отползал. Как видишь, смерть - капризная дама, совсем меня не любит. А тогда выжил лишь каждый десятый. Скверное это место - штрафной лагерь. Если захотят, расстреляют за просто так. И ни некролога, ни похоронки домой. Если скажут поднять камень в тонну весом, придётся поднять, или получить пулю в лоб. Такие там порядки. Как только объявили, что можно перевестись в испытательный батальон, я не раздумывая согласился. Я ведь когда-то окончил военное училище, майором... был. А тут война, почему бы не искупить перед империей вину в том, что я такой подлец... А ведь я всего лишь жертва обстоятельств. Если бы не...

- Слушай, - перебила его Сандра, - я не хочу ничего слышать о том, за что тебя осудили, и что происходит в вашей экспериментальной третьей роте, тоже знать не хочу. Не надо мне об этом говорить, я всё равно не оценю.

- Ладно, как скажешь, неженка, - пожал плечами Ойген. - Я тебя тоже не буду спрашивать, что ты такое натворила, раз оказалась здесь.

- Вот именно, не надо.

Немного помолчав, Ойген продолжил делиться своими мыслями и переживаниями с Сандрой. Она понимала, в роте никому не интересны его слова, может быть кто-то лишь устало улыбнётся или с усмешкой похлопает Ойгена по плечу. А она женщина, а значит, по природе - отзывчивое существо, которое выслушает, и может быть, даже поймёт. Во всяком случае, Ойген на это надеялся, и Сандра не смела его разочаровывать.

- В лагере было очень трудно, - продолжал он. - А сейчас лишь бесконечный цикл: караул-наряд-дозор-бой-караул-наряд-дозор-бой. Я так устал. Все мы здесь смертельно измотаны, словами не выразить, насколько сильно. Кто-то валится с ног от недосыпа, но уснуть не может, даже с закрытыми глазами видит бои. Это очень опасно. Я уже видел, к чему это приводит.

- К чему?

- Всё кончится тем, что во время боя такой солдат впадёт в ступор и не сможет двинуться с места. Это не от страха, просто в организме отключается какой-то тумблер, и тело перестаёт двигаться, а мозг работать. Солдат будет видеть, как к нему приближается враг, но не подумает шелохнуться. Потому что он уже не может думать. Это как сон и явь вперемешку. Сидишь в окопе, идёт артобстрел, а тебе кажется, что всё это во сне. Безучастно смотришь такое кино и не страшно... И мне после штрафного лагеря тоже уже ничего в этой жизни не страшно. Может быть, я, наконец, пойму, что смертен только тогда, когда меня ранят. А ведь я уже три месяца здесь. Кругом только смерть и кровь, но всё это не про меня.

Как его слова были близки и понятны самой Сандре. Как странно, что кто-то ещё задумывался о том же, о чём тревожилась и она. Ещё недавно Сандра и представить не могла, что будет водить дружбу с гомосексуалистом и находить в этом утешение. С другой стороны, они ведь фронтовые товарищи, которые всегда найдут друг для друга папиросу, а если нужно, выручат из беды. Или хотя бы попробуют.

35

Близилась весна, а победоносное шествие немецких солдат по степям диких варваров затягивалось. В империи агентства зимней помощи всё ещё принимали у населения рукавицы, свитера, шерстяные носки и плотные одеяла, чтобы отправить их на Восточный фронт. Но лишь к концу зимы, когда началась оттепель, в испытательный батальон прислали добротную зимнюю обувь, шинели и лыжи. Те, кому они когда-то были нужны, уже отморозили носы, потеряли пальцы на руках и ногах. Многие заснули под убаюкивающий вой метели и больше не проснулись.

Когда их товарищи погибали, солдаты просто говорили: "Такова судьба". На войне смертью никого не удивишь. А зачем убивают они? Потому что таков приказ, потому что там, на востоке властвуют иудо-большевики, потому что иначе не искупить своей вины и не вырваться из этой ежедневной бойни, где все они лишь пушечной мясо.

С началом нового наступления и первых боевых успехов, Сандра вместе с адъютантом каждый день заполняла личные дела испытуемых солдат, старательно прикрепляя раппорты от командиров рот. Что не день, так десяток подвигов. Жаль, что большинство героев не доживало до конца боя. Но были и те, кто отличился в сражении и умудрился выжить, и Ойген Штеманн, что не боялся смерти и всегда рвался в бой, был в их числе.

По нескольку раз на дню в штаб приходили солдаты, чтобы справиться, не пришло ли им помилование. Командир терпеливо объяснял, что рапорт в Берлин уже подан, а когда он пройдёт через все инстанции и вернется с резолюцией обратно в батальон, ему неведомо. Кто-то из рядовых ждал уже полгода, кто-то и того больше. А потом все они уходили в бой, и возвращалась лишь половина.

Прошёл месяц и в штаб батальона доставили два десятка помилований. Сандра тщетно искала личные дела счастливчиков. Все двадцать уже были мертвы. Один погиб всего два дня назад. Ойгену в помиловании отказали. Видимо, с 175-ым параграфом не стоило рассчитывать на снисходительность высшего командования. Даже тем, кто доказал свою доблесть и оказался в госпитале, не стоило надеяться на прощение. После ранения они вновь возвращались в батальон, в четвёртую роту "выздоравливающих". Видимо, вину перед империей нельзя было искупить даже кровью.

- Госпожа Гольдхаген, - поинтересовался однажды адъютант, - что же вы не шлёте писем? Это испытуемым дозволено писать не больше двух страниц в месяц. А вы-то что себя ограничиваете?