Тихая музыка за стеной (сборник)

– Но они же бегают, – заметила цирковая похихишница.

– Бегают, когда жизнь заставляет. А тут им еду в загон приносят. Куда бежать?

Соседка Артемьевых Зоя стала рассказывать, что в соседний колхоз заехали американцы – муж и жена. Организовали фермерское хозяйство. Сами молодые, красивые. Коровы мытые, сытые. В коровнике чисто. Доят по компьютеру. Вся деревня работает вместе с американцами. Никто не пьет и не матерится. Культурно разговаривают.

– А почему не матерятся? – спросила Людмилочка. – Американцы же не понимают. И коровам все равно.

– Не хочется грубостей, – объяснила Зоя. – Хочется культурно. Надо бы и в нашу деревню пару американцев.

– А русские не могут? – спросила цирковая похихишница.

– Не могут, – спокойно сказал фермер. – Нет культуры труда.

– Научатся, – помечтала Роза.

– Может, когда-нибудь научатся. Сколько стояла советская власть? Семьдесят лет. Вот считай: семьдесят на обратную раскрутку.

– Алексей петь любил, – напомнила Елена. – Давайте споем его любимую.

– Пел мимо нот, но громко, – вспомнил Гена, Зоин муж.

Гена поставил на колено гармонь, развернул мехи. Запел. Голос у него был хрипловатый, но пел он хорошо. Людмилочка с удивлением посмотрела на Гену. Он пел не хуже эстрадных певцов, если не лучше.

– За рекой, за лесом… – начал Гена. – Солнышко садится…

– Что-то мне, подружки, дома не сидится, – подхватили деревенские. Они разделились на голоса. Выстраивался хор.

– Сладкая истома, черемухи цвет…

Похихишницы не выдержали, влились в хор.

– Усидишь ли дома в восемнадцать лет…

Как они пели… Как рвалась душа на волю.

Елена глядела на поющий стол. Все объединились и слились в одно. Не было городских и деревенских, богатых и бедных, победителей и пораженок, законных жен и случайных похихишниц.

Все объединились в одну большую душу, как во время молитвы.

Артемьев лежал под елью. Земля еще не слежалась и пропускала звуки. Он слышал голоса, сплетенные в песню. Это были голоса тех, кого он любил в течение жизни.

Они звучали так красиво и всепрощающе. Возможно, это пели ангелы. А может быть, просто шел дождь…

Назло

Надя примеряет подвенечное платье. Она стоит на столе.

Вокруг нее медленно передвигается модельер Ирина, устанавливает длину подола. Подкалывает специальными иголками.

Надя видит себя в зеркале.

– Супер… – отмечает Надя.

– А вы его любите? – спрашивает Ирина.

– Жениха? – уточняет Надя.

Ирина кивает. Во рту у нее иголки.

Надя думает. Потом говорит:

– Что значит «любите»? Захочу и полюблю. Все от настроя зависит. Я ему благодарна. А благодарность – материал прочный. На благодарности многое можно выстроить: и семью, и даже счастье.

Ирина вытаскивает изо рта иголки. Подкалывает подол.

– Благодарность – чувство аморфное, – возражает Ирина. – А счастье строится только на любви.

– А какой толк от этой любви? Пришел – ушел. Устроился. Имеет жену и любовницу. Значит, мне жить и стареть в любовницах. Промурыжит до сорока лет, а потом – кому нужна? Время работает против меня.

– А вы его любите?

– Кого? – не понимает Надя.

– Любовника своего.

– Любовник – грубо. Возлюбленный. «Возлюбленный, как никакой другой, возлюбленным уж быть не может». Бунин.

Ирина перестает подкалывать. Говорит мечтательно:

– У меня тоже был любимый человек.

– Был да сплыл?

– В каком-то смысле, – соглашается Ирина.

– «Настоящая любовь никогда не кончается браком». Бунин.

– Он хотел на мне жениться, но его мамаша тормозила. Хотела, чтобы он женился на своей.

– На еврейке?

– На мусульманке.

– У них там строго. Ислам, – подтвердила Надя.

– Мы встречались три года, – продолжала Ирина. – Его мамаша встала как скала. Я мечтала, чтобы она куда-то делась. Эмигрировала бы в Австралию. У нее там старший сын живет. Но она ни с места. Сторожила Максуда, как собака.

– Он был красивый? – спросила Надя.

Ирина устремила взгляд в пространство, как будто видела перед собой любимого человека. Потом заговорила:

– Брови высокие… Глаза – золотой бархат. Зубы – белые, как сколотый сахар, крепкие, как у молодого волка. Губы мягкие, как у лошади.

– Как у коня, – поправила Надя.

– Когда он на меня смотрел, у него трепетали кончики ресниц. От нежности. Мы часто ссорились последнее время из-за мамаши. Я упрекала, а он на меня смотрел, и кончики ресниц дрожали. Какое это было счастье…

– А у Андрея от любви голос садится. Говорить не может…

– Однажды его мамаша вышла на балкон, – продолжала Ирина. – А возле балкона дерево росло. И вдруг оно упало со страшным треском. Чуть не срезало балкон. В двадцати сантиметрах упало. Представляете?

– Да. Неудачно получилось.

– Как раз удачно. Еще бы двадцать сантиметров, и ее бы убило.

– Я и говорю.

– Нет-нет, что вы… Пусть живет до 120 лет.

– И чем все кончилось?

– Я вышла замуж. Назло.

– А дальше?

– Дальше не было ничего. Он погиб. ДТП. Дорожно-транспортное происшествие. Поехал куда-то ночью и столкнулся с грузовиком в лоб. Заснул, наверное…

– Ужас… – выдохнула Надя.

– Если бы я была рядом с ним, он никуда бы не поехал и остался жив. А если бы я оказалась рядом в машине, он бы не заснул. Со мной бы он не умер. А теперь его нет. Нигде. Никогда.

– А новый муж, как он выглядит? – спросила Надя.

– Не знаю. Я на него не смотрю. Ребенок растет. Мальчик. Макс. Когда он на меня смотрит, у него реснички трепещут. Передалось.

– А ребенок от кого? – не поняла Надя.

– От мужа. Но я все время думаю о Максуде. Мальчику передалось.

Ирина замолкает. Начинает выравнивать длину. Потом прерывает работу. Говорит:

– Ничего не надо делать назло. Зло убивает. Максуда нет. Меня, считай, тоже нет. Его матери тоже нет, хоть она и жива… Я все время возвращаюсь в точку, когда я совершила ошибку. Вернуться бы в эту точку, в эту минуту, и пойти в другую сторону.

Надя напряженно смотрит перед собой. Слышит голос Ирины:

– Нельзя испытывать любовь. Испытывать можно только самолеты. Они из железа.

Зачем?

Однажды, в девяностых годах (не помню точно – когда), мне позвонил Сергей Александрович Филатов и попросил принять участие в форуме интеллигенции. Форум должен был состояться в Уфе и длиться один день. Во вторник – туда, вечером – обратно. Гонорар не предусмотрен. Полет и гостиница – за счет принимающей стороны.

Нужен мне этот полет и эта гостиница. Я боюсь летать – это раз. Я ненавижу гостиницы с чужими, случайными кроватями, и я не люблю выступать перед аудиторией. Стесняюсь. Мне кажется, люди смотрят и думают: «О, вылезла».

Один писатель признался мне однажды, что он боится споткнуться на сцене и упасть. А в зале подумают: такой здоровый – и выложился.

Мне захотелось сказать «нет». Но Сергей Александрович – негромкий, значительный, благородный человек. Я не решилась сказать ему «нет».

Я сказала, что полечу с большим удовольствием.

В назначенное время я приехала во Внуково, где состоялся сбор участников форума. Участников я увидела сразу. Они стояли в центре зала, как маленький табун старых лошадей. Холстомеры.

Это были плохо одетые, глубоко пожилые люди. Однако имена их буквально сверкали в семидесятые годы. Это были звезды семидесятых.

Чуть в стороне стоял прямой и элегантный Генрих Боровик. Смотрел перед собой. Ни с кем не общался.

Самолет взлетел как обычно.

Рядом со мной оказался талантливейший Владимир Маканин. Он сидел у окошка и смотрел в иллюминатор.

Через полчаса я вдруг ощутила давление на уши, очень чувствительно, как будто кто-то надавил двумя пальцами.

Мы с Володей выразительно переглянулись. Что бы это значило?