Поймай меня, если сможешь

Один из моих товарищей по заключению в Палате уже отсидел срок в итальянской тюрьме, и рассказанные им ужасы убедили меня, что итальянские тюрьмы ничуть не лучше, а то и похуже Перпиньяна. Миссис Кристианссон тоже слышала, что условия в итальянских пенитенциарных учреждениях крайне тяжелы и бесчеловечны. Сверх того, она располагала сведениями, что итальянские судьи и присяжные не отличаются снисходительностью к уголовникам.

И мы затеяли решительную кампанию по предотвращению экстрадиции в Италию. Я засыпал судью, председательствовавшего на моём процессе, министра юстиции и даже самого короля петициями и просьбами об убежище, умоляя разрешить мне после освобождения остаться в Швеции или, в крайнем случае, депортировать в родные Соединённые Штаты. Я подчеркивал, что куда бы меня ни отправили, если мне откажут в пристанище в Швеции, меня будут карать за одно и то же преступление снова и снова и, вероятно, до самого конца жизни швырять из тюрьмы в тюрьму.

Все мои прошения до единого отвергли. Экстрадиция в Италию казалась неминуемой. В ночь перед тем, как меня должны были передать в руки итальянских властей, я лежал в постели без сна, в отчаянии пытаясь изобрести какой-нибудь план побега, чувствуя, что просто не переживу заключения в Италии, если тюремные условия там хотя бы на йоту соответствуют тому, что мне рассказывали, и искренне считая, что лучше уж погибнуть при попытке к бегству, чем сдохнуть в кошмарной дыре вроде Перпиньяна.

А вскоре после полуночи явился охранник.

— Одевайся, Фрэнк, и собирай все свои пожитки, — велел он мне. — За тобой приехали.

— Кто приехал? — встревожившись, сел я в постели. — Мне сказали, что итальянцы должны приехать за мной только утром.

— Это не они. Это шведские офицеры.

— Шведские офицеры?! — воскликнул я. — А им-то что от меня надо?

— Не знаю, — покачал он головой. — Но у них есть все необходимые бумаги, чтобы взять тебя под стражу.

Он проводил меня из Палаты к полицейской машине, стоявшей у бордюра. Полицейский в форме, распахнув дверцу, жестом пригласил меня сесть позади него, сообщив:

— Вас хочет видеть судья.

Меня отвезли к дому судьи — к скромному особнячку в приятном районе, меня впустила жена судьи. Полицейские остались на улице. Проводив меня в кабинет, она указала на большое кожаное кресло, любезно пригласив:

— Присаживайтесь, мистер Абигнейл. Я принесу вам чаю, а судья скоро подойдёт. — Её английский был безупречен.

Судья, пришедший минут через пять, тоже говорил по-английски очень бегло. Поздоровавшись, он уселся за стол и пару минут молча разглядывал меня. Я не проронил ни слова, хотя на языке у меня вертелось не меньше дюжины вопросов.

Наконец, судья нарушил молчание, мягко и неспешно проговорив:

— Молодой человек, ваше дело не выходит у меня из головы уже несколько дней. Правду говоря, я сделал немало запросов по поводу вашего прошлого и вашего дела. Вы незаурядный человек, мистер Абигнейл и, по-моему, можете внести достойный общественный вклад, не только для своей страны, но и для всего мира, если только изберёте иной курс. Прискорбно, что вы совершили те ошибки, что совершили. — Он сделал паузу.

— Да, сэр, — кротко отозвался я в надежде, что меня пригласили не только ради нотации.

— Мы оба сознаем, молодой человек, что если вас завтра вернут в Италию, вас вполне может ждать двадцатилетний срок, — продолжал судья. — Мне немного знакомы итальянские тюрьмы, мистер Абигнейл. Они очень похожи на французские. А когда вы отсидите свой срок, вас передадут Испании, как я понимаю. Как вы указывали в своем прошении, остаток жизни вы можете провести в европейских тюрьмах.

И мы почти ничего не можем с этим поделать, мистер Абигнейл. Мы должны удовлетворить требование Италии об экстрадиции, так же как Франция удовлетворила наше. А нарушать закон безнаказанно нельзя, сэр. Он снова примолк.

— Знаю, сэр, — пробормотал я, чувствуя, как угасает надежда. — Я бы хотел остаться здесь, но понимаю, что не могу.

Встав, он принялся вышагивать по кабинету, продолжая говорить.

— А что, если бы вам предоставили шанс начать жизнь снова, мистер Абигнейл? Как по-вашему, вы могли бы избрать на этот раз более конструктивный путь?

— Да, сэр, если бы такой шанс у меня был.

— И вы усвоили урок, как говорят учителя? — поджал он губы.

— Да, сэр, очень хорошо усвоил, — передо мной снова забрезжил лучик надежды.

Снова усевшись, он глядел на меня добрую минуту и наконец кивнул.

— Сегодня вечером, мистер Абигнейл, я сделал нечто такое, чему даже сам удивляюсь. Скажи мне кто-нибудь пару недель назад, что я пойду на это, я бы счёл его сумасшедшим.

Сегодня вечером, молодой человек, я позвонил своему другу из американского посольства и высказал официальную просьбу, согласно шведским законам лишающую вас всех прав. Я попросил его аннулировать ваш американский паспорт, мистер Абигнейл. И он это сделал.

Я вытаращился на него, и, судя по его едва заметной усмешке, моё изумление не прошло незамеченным. Его поступок поставил меня в тупик, но скоро моё недоумение развеялось.

— Теперь вы в Швеции нежеланный и нелегальный нерезидент, мистер Абигнейл, — с улыбкой пояснил судья. — И я могу официально отдать приказ о вашей депортации в Соединённые Штаты, невзирая ни на какие требования об экстрадиции. Через две-три минуты, мистер Абигнейл, я прикажу дожидающимся на улице офицерам отвезти вас в аэропорт и посадить на самолёт, следующий в Нью-Йорк. Все приготовления уже сделаны.

Конечно, вам следует понимать, что полиция Вашей родной страны будет ожидать вас для ареста, как только вы сойдёте на землю. Там вас тоже разыскивают как преступника, сэр, и я счёл нужным уведомить власти о своих действиях. ФБР известен рейс, которым вы прилетите, и время прибытия.

Не сомневаюсь, что в родной стране вы предстанете перед судом. Но там, молодой человек, вы хотя бы окажетесь среди своих соотечественников, и, я уверен, ваша семья поддержит вас и будет навещать в тюрьме, если вас осудят. Однако, если вы не в курсе, сообщаю, что как только вы отбудете свой срок в Америке, ни одна из упомянутых стран не сможет потребовать вашей экстрадиции. Законы Соединённых Штатов запрещают вашу экстрадицию с родины за рубеж.

Я пошёл на это, молодой человек, потому что считаю, что это в общих интересах, особенно в ваших собственных. Полагаю, когда вы отдадите долги своей стране, вас ждёт плодотворная и счастливая жизнь… Я поставил на кон собственную репутацию, мистер Абигнейл. Надеюсь, вы меня не подведёте.

Мне хотелось обнять и расцеловать его. Но вместо этого я затряс ему руку, слёзно обещая сделать в будущем что-нибудь стоящее. И нарушил это обещание через каких-то восемнадцать часов.

Полицейские отвезли меня в аэропорт, где, к моей радости, дожидалась Иэн, чтобы взять меня под свою опеку. При ней был большой конверт с моим паспортом, остальными моими бумагами и деньгами, заработанными мной на тюремной парашютной фабрике. Прежде чем передать конверт пилоту, она вручила мне двадцатидолларовую купюру на карманные расходы.

— Этого человека депортируют, — сообщила она командиру корабля. — В Нью-Йорке представители властей Соединённых Штатов встретят самолёт и возьмут его под арест. А вы вернёте ему это имущество.

Повернувшись, она взяла меня за руку, серьёзно проговорив:

— До свидания, Фрэнк, удачи. Надеюсь, вас ждёт счастливое будущее.

Я поцеловал её на глазах у изумлённого пилота и стюардессы. До тех пор я не делал никаких попыток домогаться Иэн, да и сейчас поцелуй выражал лишь искреннее восхищение.

— Я никогда вас не забуду, — пообещал я. И не забыл. В моей памяти Иэн Лундстрём навсегда запечатлелась как замечательный, добрый человек, очаровательный друг, всегда готовый прийти на помощь.

Перелёт до Нью-Йорка проходил без посадок. Меня усадили впереди, у кабины, где экипаж мог приглядывать за мной, но в остальном ко мне относились, как к остальным пассажирам. В полёте я пользовался той же свободой, что и мои попутчики. Не знаю, когда я начал подумывать о том, чтобы ускользнуть от ожидавших блюстителей порядка, да и почему вдруг почувствовал искушение обмануть доверие судьи.