Джоанна Аларика

Он почесал одну босую ногу о другую, глядя на непрошеных гостей и решая, идти к ним навстречу или не идти. Подумав, что вежливость никогда не помешает, он вышел из-под навеса и с достоинством направился по тропинке. Впереди группы шли Монсон, немец — его старший капатас — и молодой Гарсиа с висящим под — мышкой автоматом. На полпути они встретились.

— Ола, Мамерто, — сказал капатас. — Как идут дела?

— Добрый день, дон Энрике, спасибо… работаем понемногу…

— Это правильно, — кивнул немец. — Кто не работает, тот, как говорится, и жрать не получает. Кстати, Мамерто, ты случайно не марксист?

Мамерто не понял вопроса и, чтобы не ответить невпопад, сказал уклончиво:

— Да знаете ли, сеньор Хофбауэр, как когда…

Приехавшие захохотали.

— Типичный оппортунизм, это прямо феноменально! — воскликнул лиценциат Гарсиа, оглядываясь в поисках одобрения.

— Так, этот вопрос ясен, — кивнул Хофбауэр. — Так вот что, Мамерто… Как же мы будем насчет земли? Она-то ведь принадлежит сеньору Монсону, а?

— Я ее получил от правительства, — глухо ответил Мамерто, затравленным взглядом обведя лица приехавших. — Я ни у кого ее не брал, правительство купило ее у патрона и потом отдало мне…

— О, да ты и в самом деле образованный человек, даже в таких вещах разбираешься, — удивился капатас. — Но правительства твоего больше нет, вот в чем беда.

Мамерто стоял перед ним, высокий, костлявый, в истрепанных хлопчатобумажных штанах чуть ниже колен и линялой рубахе с открытым воротом. На его лице, непроницаемом, как у многих ладинос, нельзя было прочесть ничего, кроме упрямства. В нескольких шагах от него, заложив руки в карманы белых бриджей, с угрюмым видом стоял Монсон, до сих пор не проронивший ни одного слова.

— Видите ли, э-э-э… Мамерто, — сказал лиценциат Гарсиа. — Позвольте мне, как юристу, дать вам маленькое разъяснение по этому поводу. Дело в том, что со сменой правительства обычно теряют силу все декреты, законы и распоряжения, изданные до момента переворота.

Мамерто глянул на молодого человека сверху вниз, без всякого выражения, и медленно отвел глаза.

— Я получил землю от правительства, — упрямо повторил он, обращаясь к немцу, — у меня есть Бумага, и там написано, что это земля моя…

— А ты уверен, что там так написано? — спросил немец. — Может, ты не так прочел?

— Я не умею читать, сеньор Хофбауэр, — с достоинством ответил Мамерто. — Бумагу мне прочитала моя дочь, которая учится в школе. Она говорит, что там так написано.

Старый Орельяна подмигнул стоящему рядом лиценциату.

— У него дочка… — он закатил глаза и поцеловал кончики пальцев. — Только имейте в виду, на нее уже сделана заявка, мною.

— Не интересуюсь, дон Тибурсио, — лиценциат скривил губы под пробритыми в ниточку усами. — Этого у меня хватает.

— Хе-хе, посмотрю я, что вы скажете, когда ее увидите… Там такой бутончик…

— Ладно, вот что, — решительно сказал немец. — Неси-ка сюда свою бумагу, сейчас мы увидим, правильно ли прочитала твоя девчонка.

Мамерто очень не хотелось показывать им свое сокровище — свою бумагу. Он боялся, что они ее могут просто отобрать. Но, с другой стороны, и спорить ему не приходилось — одному против дюжины вооруженных.

— Los, los, [64] — нетерпеливо повторил капатас непонятное слово, которым часто подгонял людей во время работы. — Живее тащи твою бумагу!

— Хорошо, я ее принесу…

Мамерто повернулся и так же неторопливо и с достоинством пошел к хижине. Монсон посмотрел на его спину и дернул щекой.

— Кончайте свой балаган, Энрике, — хрипло сказал он. — У нас еще много дел.

— Слушаюсь! — Хофбауэр вынул из кармана кольт и оглянулся на лиценциата. — Так вот, смотрите, тезка. Видите ту коричневую заплатку? Какого она размера — в ладонь? Так я, значит, намечаю, предположим, нижний левый угол… Внимание!

Он подбросил на ладони тускло блеснувший пистолет и выстрелил, не целясь, со щегольством первоклассного стрелка.

Жена Мамерто выскочила из двери, едва не споткнувшись о труп мужа. Молча поглядев на него и на продолжавшую стоять в отдалении группу гостей, она что-то крикнула и, на мгновение скрывшись в хижине, снова появилась с мачете в руке.

— Будьте вы прокляты, убийцы! — кричала она, сбегая по тропинке. — Будьте вы прокляты во веки веков, вы, и ваши дети, и ваши внуки!

— Видите, тезка, — усмехнулся Хофбауэр, — а вы еще боялись, что мы не встретим вооруженного сопротивления…

— Да, эту индейскую ведьму придется умиротворить, — озабоченно сказал лиценциат, щурясь от дыма зажатой в углу рта сигареты.

Он шагнул вперед, необычайно живописный в своем оливко-зеленом костюме, напоминающем одежду десантника из американского военного фильма, и дал короткую очередь, держа автомат у бедра. Каталина споткнулась, но продолжала бежать. Лиценциат яростно выплюнул сигарету и, перекосив лицо, почти в упор разрядил в женщину весь магазин.

Группа направилась к хижине. В углу, полумертвая от страха, сидела четырнадцатилетняя Нативидад. Прижимая к себе братишку, она с ужасом смотрела на вошедших.

— Ну, вон отсюда, — сказал ей Монсон. — Иди и полюбуйся на своих стариков, это тебя отучит думать о собственной земле. Убирайся!

— Дон Индалесио, — зашептал Орельяна ему на ухо, обдавая несвежим дыханием, — если вы не имеете на девчонку никаких видов… я мог бы взять ее к себе, мне как раз нужна служанка… на кухню…

— Берите, мне-то что, — Монсон брезгливо поморщился. — Забирайте и щенка, через год он уже сможет работать…

Дон Тибурсио, торопливо что-то приговаривая, вытащил дрожащую девочку из хижины и повел вниз, к своей машине, крепко держа за локоть. Та, оцепенев от ужаса, покорно шла мелкими шажками рядом со стариком, ведя за руку младшего брата.

Монсон кивнул одному из сопровождавших его младших капатасов и вышел наружу. За ним вышли остальные, хижина опустела. Капатас сгреб в кучу раскиданный по полу убогий скарб, полил его керосином из лампы и поджег.

Приятели курили, стоя внизу возле автомобилей. Когда над тростниковой крышей на холме поднялся дым, Монсон бросил сигарету и растер ее сапогом.

— Одним клоповником меньше, — сказал он хмуро, вынув из кармана записную книжку в свиной коже. Полистав страницы, он вычеркнул из столбца в списке еще одно имя и пробежал взглядом остальные.

— Куда же мы теперь, дон Индалесио? — спросил молодой Гарсиа, безуспешно пытаясь вставить в свой автомат новый магазин.

Монсон глянул на лиценциата, ничего не ответил и, сердито сопя, полез в накренившуюся под его тяжестью машину. За рулем уже сидел Хофбауэр.

— В Кебрада-дель-Манадеро, — процедил сквозь зубы Монсон, захлопнув за собою дверцу.

Глава 3

Джоанна не сошла с ума и не покончила с собой. От первого ее спасла, очевидно, наследственность — крепкая и жизнелюбивая порода Монсонов; от второго — мысль о будущем ребенке, о ребенке Мигеля. Она еще не знала, будет ли у нее вообще ребенок, и понимала, что не узнает этого раньше, чем через три-четыре недели; но она верила, что ребенок будет, что только ради него спасла ее судьба в тот момент, когда бомба разорвалась в нескольких метрах от машины.

Ее жизнь теперь принадлежала этому ребенку и еще борьбе. Ради того, чтобы гибель Мигеля не оказалась напрасной, она должна добраться до столицы, эмигрировать, найти за границей друзей и продолжать жить и бороться.

Конечно, все эти мысли оформились в ее голове не сразу. Сначала никаких мыслей не было, был только ужас и бездонное отчаянье. Потом появился инстинкт самосохранения, который заставил ее уйти, покинуть страшное место в ложбине между каменистыми холмами, где в знойном неподвижном воздухе все еще держался острый запах гари и бензина. Она шла по дороге, прихрамывая и морщась от боли в ушибленной коленке, прикладывая носовой платок к щеке — при падении она ударилась лицом о дорогу, и сейчас ссадина, воспалившись на солнце, болела и жгла так, словно в ней копошились сотни термитов. Снова усилилась головная боль, хотя уже не так, как раньше. Все эти болезненные ощущения, как ни странно, помогали ей, заставляя чувствовать собственное тело, чувствовать связь с жизнью. Два или три раза пролетали самолеты; при этом звуке Джоанна начинала дрожать, но не поднимала головы и не сходила с шоссе. Какая-то часть ее существа даже желала, чтобы летчик заметил бредущую по дороге фигурку.