Невеста

— Успокойся, бригадир, сядь, — мягко сказал Комаров. — Иннокентий Гаврилович, — обратился он к Волобуеву. — Воронину удалось рассеять ваше недоумение?

Волобуев передернул плечами и демонстративно отвернулся.

— Наш разговор, — продолжал Комаров, — принимает излишне взволнованный характер. Товарищ Волобуев, видимо, опасается за престиж обкома. Что ж, постараемся быть сдержанными. Между прочим, мы условились, что прежде всего выслушаем товарища Пивоварова. Однако вы, Иннокентий Гаврилович, вмешались и, как говорится, взяли инициативу в свои руки. За то направление, которое принял разговор, в известной степени отвечаете и вы. Разумеется, я готов разделить с вами эту ответственность, — добавил он с легкой усмешкой. — Итак, мы слушаем вас, товарищ капитан милиции.

— Простите, — глухо сказал Пивоваров, поднимаясь со стула, — я буду говорить стоя, мне так легче… Насколько я теперь понимаю, всех интересует дело Харламова… Что ж, я скажу. Да, он совершил преступление. Все, что было с ним раньше, мне неизвестно. Я имею в виду то, о чем говорил сейчас товарищ Воронин. А преступление налицо. И закон, товарищи, — он сокрушенно развел руками, — есть закон. Разумеется, если бы у Харламова была другая характеристика с работы, суд, вероятно, квалифицировал бы преступление… несколько иначе. Закон это позволяет. Но когда, — Пивоваров повысил голос, и в нем зазвучали твердые, уверенные интонации, — когда вдобавок ко всему и на производстве обвиняемого аттестуют с самой плохой стороны…

— Простите, — прервал его Комаров, — кто именно аттестовал так Харламова?

— По требованию следователя, характеристику прислал отдел кадров, — снова вмешался Волобуев.

— Не-ет! — неожиданно тонким голосом и с хитрой улыбкой протянул Пивоваров. — Кадры, они, конечно, кадрами! Но мне ведь и вы лично звонили!

— Кто? — резко спросил Комаров.

— Вот он, товарищ начальник строительства, — оборачиваясь к Волобуеву, воскликнул Пивоваров и затем снова посмотрел на Комарова, прищуривая глаза и понимающе улыбаясь.

Лицо Волобуева налилось кровью.

— Что вы плетете? — с угрозой процедил он. — Вы же сами рассказали мне о происшествии на Воронинском шоссе. Да, помнится, я что-то говорил о Харламове. Не больше того, что знал о нем из рапорта этого… Воронина.

— Я и слова ваши помню, — подхватил Пивоваров: — «…никудышний парень, давно гнать надо»… — Он повторил эти слова с злорадной услужливостью.

— Уж не хотите ли вы сказать, что осудили человека на основании этих случайных слов, сказанных по телефону? — насмешливо спросил Волобуев.

— Э-э, нет! — поспешно ответил Пивоваров. — Следствие шло по закону. В соответствии с процессуальными нормами. Но и ваши слова свою роль сыграли! Как-никак начальник строительства характеристику дает, член обкома!

Пивоваров поднял указательный палец.

— Итак, товарищ Пивоваров, — подытожил Комаров, — слова Иннокентия Гавриловича оказали на вас определенное воздействие?

— Конечно, — с готовностью согласился Пивоваров и поспешно поправил себя: — Однако решающим оставался состав преступления. Не было никаких оснований верить заявлению Харламова, что он не видел наезда.

— Вы и сейчас считаете его виноватым? — спросил Комаров.

— Разумеется! Правда, я слышал, что Васин подал заявление, в котором отказывается от своих показаний, но…

Внезапно Пивоваров осекся: в дверях кабинета он увидел Толкунова. Старшина одернул китель и громко, по-солдатски, доложил:

— Разрешите? Явился с опозданием, потому как туман. На дежурстве задержался. Разрешите присутствовать?

— Проходите, товарищ Толкунов, присаживайтесь! — Комаров вышел ему навстречу. — Понимаю, туман.

— Не было никакой возможности уйти с дежурства. Машины идут гуськом, пять километров в час! Один грузовик все-таки прижали. МАЗ. Ничего серьезного, только крыло повредили. Разрешите сесть?

Пивоваров как-то весь опустился и все смотрел на старшину неподвижным взглядом, будто не узнавая его.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — произнес Толкунов, заметив его взгляд, и сел на свободный стул рядом.

— Итак, товарищ Пивоваров, — снова заговорил Комаров, — вы сказали, что по-прежнему считаете Харламова виноватым. Верно?

Пивоваров молчал. Казалось, он не слышал вопроса.

— Мы слушаем вас, товарищ Пивоваров! — напомнил ему Комаров.

Пивоваров наконец очнулся. Он провел языком по губам и едва внятно произнес:

— Обстоятельства… суд подтвердил… можете проверить…

— Зачем же мы будем проверять суд! Это дело органов юстиции. У нас здесь разговор чисто человеческий, партийный… Вы член партии?

— Нет… — растерянно произнес Пивоваров и добавил: — Всю жизнь хотел… период культа… я…

— Это дело личное, — мягко заметил Комаров, — хотя мне и не совсем ясно, при чем здесь культ личности. Значит, вы считаете, что Харламов виноват. А вы, товарищ Толкунов, насколько я знаю, придерживаетесь другого мнения. Старшина Толкунов, — пояснил он присутствующим, — был тем милиционером, который задержал машину Харламова на Воронинском шоссе…

Внезапно Пивоваров провел рукой перед глазами, точно отгоняя от себя что-то, и сиплым, каким-то надтреснутым голосом произнес:

— Что же это получается, товарищи! Ведь это же переследствие! А как нас партия учит? Кому подчиняется суд? Только закону! Надо мной свое начальство есть. Управление милиции, прокурор!

Тяжело дыша, он расстегнул воротник кителя и сел.

— Вы правы, — спокойно сказал Комаров. — Следствие и суд подчиняются только закону. Как следователь, вы нам не подотчетны… Но есть такое понятие: совесть. Совесть советского человека. Государство доверило вам решение человеческих судеб. Оно полагалось на вашу совесть. Это она, ваша совесть, по-прежнему утверждает сейчас, что Харламов виновен?

— Я еще молодой следователь!.. — жалобно воскликнул Пивоваров. — Если виноват, скажите. Я признаю. А то какие-то очные ставки… да еще с младшим по званию.

— Вы имеете в виду старшину? — спросил Комаров. — Но он пока молчит. Может быть, ему и сказать нечего?

— Как так нечего? — раздался недоуменный голос Толкунова. — Я же рапорт подал! По начальству. И письмо в обком написал. Как член партии. Может, товарищ Пивоваров, скажете, не по уставу, действовал? Я, как с вами тогда поговорил, сразу понял: нельзя вам судьбу человеческую доверять. Опасно! Теперь, значит, товарищ секретарь обкома, разрешите доложить, как дело было… — Он вытащил из кармана потрепанную записную книжку и вопросительно посмотрел на Комарова.

— Не надо, старшина. Я читал ваше письмо. Понимаю, не мог Харламов наезда видеть. А рапорт ваш начальство, надеюсь, рассмотрит. — Комаров помолчал немного и с горечью сказал: — У меня к вам только один вопрос, товарищ Пивоваров. Ведь Толкунов доложил вам, как все было на самом деле. Почему же вы продолжали уже здесь, в обкоме, утверждать, что Харламов виноват?

— Я не мог полагаться на непроверенные обстоятельства! — вскинулся Пивоваров. — Поэтому и говорил…

— Нет, товарищ Пивоваров, опять вы кривите душой… Просто вы не знали, что нам известно о деле Харламова. Какой-то монтер, один из тысячи… И то, что Толкунов напишет в обком, вы тоже не предполагали. Не верили, что он сможет появиться в этом кабинете. «Младший по званию»… Вы забыли, что он носит не только то звание, которое обозначено на его погонах. У него есть и другое. Коммунист.

— Я предлагаю кончить разговор, — неожиданно вмешался Волобуев. — Пусть областной прокурор немедленно займется этим человеком. — Он презрительно кивнул в сторону Пивоварова. — Еще хочу сказать: я погорячился. Теперь понимаю — напрасно. Во всем этом деле я виноват. Получил рапорт, брякнул сгоряча несколько слов этому… Пивоварову. Об истории на Воронинском шоссе знал только в общих чертах. Был под впечатлением… В общем, теперь мне все ясно, — виноват…

Волобуев опустил и тут же вскинул голову. На лице его снова появилась широкая, добродушная улыбка.

Услышав, как Волобуев говорит о своей вине и в то же время обводит всех победным взглядом, Валя испугалась. Ей стало страшно при мысли, что люди могут поверить ему, его мгновенному раскаянию, его широкой, обезоруживающей улыбке, и он уйдет отсюда таким же, каким вошел, с высоко поднятой головой, с сознанием своей силы, хитрости, превосходства. Уйдет, обманув всех и смеясь над всеми…