Принц без королевства

— Вот что, Муше: вы сейчас быстро всё уладите. Найдите мне список приглашенных. Я не хочу прослыть коллаборационистом [30]. Я делаю свою работу, как могу. Война есть война.

— Но у меня поезд через час, господин комиссар.

— Никаких поездов. Вы никуда не едете. Скажите жене, что сами виноваты.

— Но, господин комиссар…

— Забудьте вы эти довоенные радости! С ними покончено!

— Мне надо поехать на вокзал, предупредить жену. Все наши пропуска у меня.

— Ладно, жду вас в полдень на набережной Орфевр. Я вас предупредил, Муше!

— Да, господин комиссар. Я мигом.

Муше остановился посреди тротуара. Утро давно наступило, однако вокруг по-прежнему стояла необычайная тишина. Ее нарушали лишь удалявшиеся шаги комиссара.

Тишина в городе воцарилась с лета 1940 года. От редких проезжавших машин по улицам долго металось эхо. Некоторые парижане вспомнили о существовании лошадей, и теперь эти клячи таскали повозки с дровами и другой поклажей, распространяя по городу запахи деревни.

Муше пересек проспект, спустился в метро и направился к платформе, с которой поезда шли в сторону Венсенского леса. На перроне рядом с ним стоял мужчина и читал толстую книгу, обернутую в газету. Они вместе вошли в вагон и сели на одну скамью.

— Я уже никуда не еду, — сказал Муше.

— Почему?

Мужчина держал на коленях раскрытую книгу.

— Потом объясню. Но кто-то должен отвезти чемодан.

— Мы встретимся с остальными на вокзале. В буфете.

На следующей остановке Муше пересел в другой вагон.

Он сошел на станции «Лионский вокзал». В буфете его ждали трое — молодая женщина и двое мужчин. Все четверо обнялись и расцеловались, словно близкие родственники.

Им принесли черную жидкость, отдаленно похожую на кофе. Муше сразу же расплатился. Вошел мужчина с книгой и сел за соседний столик. Он незаметно поглядывал на входную дверь и слушал их разговор.

— Я никуда не еду, — сказал Муше. — Я нужен Авиньону.

— А что Грюнд?

— Я был у него сегодня утром. Все в точности совпадает с планом. Даже число ступенек на лестнице. В кабинете есть балкон. Мари знает свое дело.

Они повернулись к молодой женщине, которая пила воду из стакана.

— Как поступим с чемоданом?

— Я попробую освободиться двадцать четвертого числа, — сказал Муше.

— Это будет слишком поздно.

Снаружи, прямо напротив них, солдаты в зеленой форме изучали расписание поездов.

— Я должен отвезти его сам. У меня есть удостоверение сотрудника Министерства внутренних дел. Это надежнее.

— Я могу поехать туда с обычным пропуском, — предложил один из «родственников».

— Нет, — тихо сказал мужчина с книгой, даже не глядя на них.

Сидя в стороне, он незаметно участвовал в собрании.

— Мы не будем рисковать, — продолжал он. — Сезар на этом настаивал. Подождем до двадцать четвертого.

Он встал и вышел. Через минуту вышли двое других с чемоданом.

Муше остался сидеть рядом с Мари. Неподалеку от них две женщины обнимались, прощаясь друг с другом.

— Откуда ты так хорошо знаешь все кабинеты у Грюнда? — тихо спросил Муше.

— Я помню людей, которые жили там раньше, — сказала Мари.

Муше пододвинул к ней газету.

— Здесь сообщение для Сезара.

Мари подцепила мизинцем перышко в стакане. Кодовым именем «Сезар» звали шефа их подпольной организации. Никто не знал его в лицо.

— Будут и другие сообщения, — добавил Муше. — Встреча завтра в шесть часов. Станция «Одеон», на перроне.

— Может, лучше наверху?

— Тогда перед киоском, и зайдем в кинотеатр.

— А документы, которые я у вас просила?

— Они тоже будут завтра, — сказал Муше.

Мари осталась одна. Немецкие солдаты, изучавшие расписание, улыбались ей через стекло. Она снова уставилась в стакан. Мари ушла с вокзала в одиннадцать часов.

Через час она бежала по крышам вдоль парка Пале-Рояль [31]. Первый конверт она просунула в щель между ставнями окна, выходившего на унылую улицу с облетевшими деревьями. Соседи таинственного Сезара держали на балконе двух кур. Одна из них всполошилась и захлопала крыльями. Но когда кто-то из соседей вышел на балкон, Мари уже бежала дальше по крышам улицы Монпансье.

Она взяла себе имя Мари в сентябре 1940 года. До этого она была изредка Эмили, а остальную часть жизни — Кротихой. С первого же дня, как прозвучало слово «Сопротивление» [32], Мари была связной в подпольной группе «Паради».

Ее так мало заботила жизнь родителей, а отношения с ними были такими напряженными, что она очень удивилась, когда в конце весны отец просунул под дверь ее комнаты два желтых треугольника с черной каймой, завернутые в шелковистую бумагу. Она долго смотрела на них, складывала разными способами — и ромбом, и в виде лодочки с парусом, — а потом убрала подальше. На следующий день Кротиха увидела на улице женщину, которая вела за руку дочку. У обеих слева на груди виднелись два желтых треугольника, аккуратно нашитые в форме шестиконечной звезды.

Она долго шла следом, пока женщина не заметила ее и не прогнала.

— Мадемуазель, мы не звери в зоопарке, хватит на нас смотреть.

Но Кротиха продолжала притворяться, что ни о чем не подозревает. Например, о запрете гулять в парках, ходить в музеи, в кафе… Ей даже нравилось подвергать себя риску: впервые в жизни она стала спускаться в метро — лишь для того, чтобы сесть в запретный для евреев первый вагон. Двенадцатого июня она случайно увидела отца, который шел со своим шофером по авеню Монтень. Был ясный, солнечный день. Шофер — его звали Пьер — нес вешалки с четырьмя новыми отцовскими костюмами. Они возвращались от портного. На белом льняном пиджаке Фердинанда Атласа была нашита желтая звезда. Чтобы не встретиться с ним взглядом, Кротиха перешла на другую сторону улицы.

Три дня спустя раздался телефонный звонок.

Кротиха в этот момент была на кухне и сняла трубку.

— Это Мари-Антуанетта.

Голос принадлежал пожилой женщине.

— Кто? — спросила Кротиха.

— Это я, госпожа Булар. Мой сын сейчас рядом. Он хочет с вами поговорить.

— Алло?

Булар схватил трубку.

— Мадемуазель, сделайте то, что я вам скажу. На следующей неделе уезжайте из дома. Должно случиться нечто очень плохое.

— Что вы можете об этом знать? Вы давно не у дел.

Год назад Кротиха повздорила с Буларом, когда его уволили из полицейской префектуры. Присутствие Булара среди начальства было огромной удачей для подпольщиков из группы «Паради». Он был гораздо полезнее внутри системы, чем вне ее.

Но с самого начала оккупации комиссар делал все возможное, чтобы его выставили за дверь: писал оскорбительные письма министру и регулярно не исполнял приказы. Булар ушел как герой: хлопнув дверью, он подверг себя смертельному риску. Он даже уехал из Парижа в свою деревню в Авейроне. Кротиха ему этого не простила.

Она уже собиралась положить трубку.

— Уезжайте хотя бы на несколько дней, вместе с родителями! — кричал Булар на другом конце провода.

— С чего это вдруг вы за меня так волнуетесь? Если бы я знала, что вы нас подведете, я бы не привезла вашу маму обратно. Она бы осталась в Шотландии.

Кротиха знала, что Булар очень благодарен ей за то, что несколько лет назад она придумала, как уберечь его мать от опасности.

— Я сделал все возможное, чтобы вам помочь, — возразил Булар.

— Не надо было уходить с работы.

— Не притворяйтесь дурочкой. В этом не было никакого смысла. Я освобождал для вас трех человек, а на следующий день по приказу префекта сажал пятьдесят.

С самого начала войны Булар проявил настоящую отвагу. В июне 1940 года, за два дня до прихода немцев, он пытался вывезти все картотеки, в которых указывалась этническая принадлежность французских граждан. Вместе с подчиненными он целыми днями носил ящики из префектуры на две баржи. Но в пути баржи были арестованы.