Царь-дерево

Учеба окончилась. Три дня просидев на жестких скамейках, они телом отдохнули, а душой извелись. В воскресенье им дали свободный день, четвертый с начала строительства. Комиссар Цинь Хао благоволил к ним. После завтрака Пэн Шукуй слонялся, не зная, где бы укрыться, чтобы в уединении покурить. Ударники тщательно приоделись, словно собираясь на далекое свидание. Но делали все скорей по привычке, потому что идти было решительно некуда: в окрестностях Луншаня на несколько десятков ли кругом была всего одна захудалая деревушка Лунвэй в сорок с лишним дворов. По одному они стали собираться как всегда во времянке и, усевшись на корточки, прикидывать, чем занять досуг. Это был самый маетный день в отделении. Они привыкли к работе в штольне — бурить, взрывать, очищать штреки от выбуренной породы, крепить стояки, а выйдя из нее, заготавливать материал, тачками перевозить его, утром «обращаться за высочайшими указаниями», вечером — рапортовать о результатах, словом, заняты были так, что иной раз по нужде сходить некогда. С утра до ночи они без отдыха вертелись, словно их вместе с песком, камнями и кладочным раствором засыпали во вращающийся барабан, где они, не останавливаясь ни на секунду, перекатываются, сталкиваются, трутся друг о друга… но при этом они ели за двоих, крепко спали и боялись только одного — остаться без дела. В двадцать лет молодая кровь бурлит, как вода в горном потоке, здоровая чувственность рождает естественные для нормального человека желания и потребности. Но здесь, заброшенные в горах, где пестрое женское платье — несбыточное видение, они — монахи поневоле. Люди, которым по плечу были жестокие тяготы службы и кровавые схватки, не могли вынести унылой серой скуки. Сунь Дачжуан вытащил из-под койки сплетенную из ивовых прутьев клетку, сказав, что хочет поймать в лесу птичку и нарисовать ее.

— Птичками забавляешься? — набросился на него Ван Шичжун. — Хорошенькое занятие для революционного бойца!

И подскочив к Суню, он выхватил у него клетку и разломал ее. У всех испортилось настроение.

— Спать, — промолвил Чэнь Юй, раскинувшись на кровати. — Спорим, Глупый мишка, что сегодня я побью твой рекорд.

Соревнования по сну входили в «программу» выходных, и прошлый раз Сунь Дачжуан победил, проспав двенадцать часов подряд.

— Не буду спать, — расстроенный Сунь вертел в руках сломанную клетку. — Чего они смеются надо мной?

Вдруг он оживился.

— Постой, ты же умеешь рисовать. Нарисуй нам что-нибудь!

Чэнь Юй, не ответив, закрыл глаза.

— У нас в деревне, к примеру, живет маляр, — продолжал Сунь, — здорово так рисует, шкафы и столы расписывает цветами, птицами, красиво…

— Ну, понес! Маляр — вот он и малюет. Это же ремесло, а не искусство, — сказал Чэнь Юй.

— Рта раскрыть не можешь, чтобы не сказать про искусство, — не стерпел Ван Шичжун, которому казалось, что Чэнь Юй задается. — А сам тыквы, наверное, нарисовать не можешь!

— А вот и могу! — Чэнь Юя как ветром сдуло с постели. — Постой, сейчас я изображу с натуры одну тыкву-горлянку!

Он откинул матрац, вытащил оттуда коробку с кисточками, карандаши и альбом. Он не брался за кисть с тех пор, как пришел на стройку. Чэнь Юй был глубоко обижен тем, что произошло в дивизионной кинобригаде, где он прежде служил, рисуя диафильмы. Однажды он нарисовал серию политико-воспитательных картинок к «Истории о том, как помещик богател, обирая Эрхэй-цзы». Когда во время демонстрации диафильма дошли до кадров «грабежа Эрхэй-цзы», в зале послышались смешки, а вскоре под общий хохот показ фильма пришлось прекратить. Растерявшийся Чэнь Юй побежал к командиру выяснять причину.

— Ну и натворил ты бед! — испуганно стал выговаривать тот. — Как же тебя угораздило нарисовать такого помещика — ну прямо вылитый комиссар Цинь Хао!

Чэнь Юй ахнул от удивления. Агитматериалы — это не картины, он писал их во множестве и как бог на душу положит, не различая, где там Чжан, Ван, Ли или Чжао. Но тут он задумался: «Ведь так оно и есть!» Как ни старался он как можно уродливее изобразить помещика, в нем все-таки проглядывало что-то знакомое, этот ястребиный крючковатый нос, насупленные брови!.. Ну конечно же — ни дать ни взять Цинь Хао!

Не прошло и месяца после того случая, как его перевели в стройбат в ударное отделение. Ничего не попишешь, сам виноват! Сегодня, когда Ван Шичжун вывел его из себя, он снова взялся за рисование. Положив несколько широких мазков, он протянул вырванный из альбома лист Сунь Дачжуану. Тот взглянул да так и покатился со смеху.

— Дай-ка сюда, — не выдержал Ван Шичжун, сбитый с толку всеобщим весельем.

При виде рисунка лицо его вытянулось, он не знал, смеяться или плакать. Чэнь Юй ловко схватил особенности его лица — круглые, как плошки, глаза, толстые щеки и надутые губы — и, утрировав их, сделал шарж, как точную копию с натуры.

— Черт подери! — вскричал Ван, тыча в похожий на мундштук трубы рот. — Что за морду ты нарисовал?

— Художественное преувеличение! — ехидно пояснил Чэнь Юй. — «Комиссар отделения» трубит сигнал атаки.

— Иди ты… — выругался Ван и невольно рассмеялся.

— Разгружай! — раздалось снаружи. — Есть тут кто? Выходи на подмогу!

Это были грузчики из другой роты, они пришли ловить на удочку простофиль.

Сунь Дачжуан вразвалку вышел из барака.

— А, дурень, снова ты!

Он не раз помогал грузчикам, которые давно его заприметили. Машина была нагружена мраморными плитами и кафелем. Матовый с прожилками мрамор и белый, как яшма, кафель радовали глаз. Они, без сомнения, пойдут на отделку Зала боевой славы. Сунь прикинул в уме: одна плита стоит, пожалуй, дороже его дома. Ради таких дорогих материалов и попотеть в радость. Он сбросил с себя рубашку и стал у грузовика, крепкий, словно вбитая в землю свая. Взвалив на плечи стокилограммовый ящик с кафельными плитками, он разогнулся и быстрым шагом понес к складу стройматериалов. Вернулся — и опять короткая пробежка…

Глазом моргнуть не успели, как разгрузили полмашины. А Сунь даже в лице не изменился. Приступили к разгрузке мраморных плит, по двести с лишним килограммов каждая. Прислонившись к борту грузовика, Сунь подставил спину, и рабочие взвалили на него каменную плиту. Он крякнул от натуги, плита больно давила на рану, заклеенную пластырем. Сунь повернулся, на ходу покрепче подтянул ремень под мышкой и тем же скользящим быстрым шагом засеменил к складу. Двое солдат, стоя в кузове, разинув рты, смотрели ему вслед.

Закончив разгрузку, Сунь поднял с земли рубашку, вытер пот. Шофер громко благодарил его:

— Спасибо, дружище, выручил! Примерный солдат! Потом пришлем тебе благодарность.

Сунь, довольный, улыбался — пара добрых слов были лучшей наградой за труды. «Бог дал тебе силу… нечего копить ее, это не деньги», — наставляла его тетка. Сунь нигде не учился, и его единственным преимуществом перед остальными бойцами была огромная физическая сила. И он рад был стараться до седьмого пота, чтобы получить в ответ «спасибо». Когда его посылали на караул, он, не дрогнув, стоял всю ночь с винтовкой наперевес. Знай он грамоту, давно бы выбился в люди.

В первые дни службы взводный доложил о нем в рапорте: «Новобранец Сунь Дачжуан стоит на посту в карауле, не сменяясь, до рассвета». Политрук Инь Сюйшэн, прочтя, захлопал в ладоши: «Живой Лэй Фэн появился!» Из дивизии прибыл ответработник Ян с заданием собрать материал о «живом Лэй Фэне».

— Товарищ Дачжуан, говорят, где трудности, там и вы. Вы часто стоите за других в карауле. Скажите, что вы при этом думаете? — без околичностей приступил он к интервью.

— Ничего не думаю…

Ян смекнул, что перед ним недотепа и что надо брать быка за рога.

— Как так не думаешь! Каждый наш поступок в определенной мере диктуется идеологией. Ваш политрук, к примеру, собрал арбузные корки и откормил свиней. По малому счету он хотел улучшить рацион питания бойцов, по большому — помочь мировой революции.

У Суня округлились глаза, но он все еще непонимающе молчал.