Слабых несет ветер

той женщины на земле уже не было, остался ребенок. Но где-то он живет полтора года. А если это его ребенок и он хочет помогать — это дело святое. Тоня тоже достаточно видела брошенных и забытых детей. Не доведи Господи!

— Я тебя понимаю, — сказала она, — только об одном прошу — пусть эта девочка сюда больше не приходит. Никогда. Она плохая. От нее Миша плакал.

— Не придет, — твердо сказал Павел.

Очень может быть, что и от нее, подумал он. Есть такие злые энергии, он их нагляделся. Его начальник по геологической партии как-то сказал ему: «Заметил, как человек стал фонить? Возьмет такой прибор в руки — и вся работа к чертовой матери. У него все клапаны энергии наружу. А она — сплошь на разрушение. Раньше такого не было».

Тот начальник время резал на куски, как пирог — долями от центра. Где-то там, в центре, было время правильное, когда и человек не фонил, и природа была щедра. Но доля мудрого времени чем дальше от центра, тем шире. И тем больше в нем пакости. Павел не любил с ним разговаривать. Он иначе понимал время и людей в нем, но вот вибрирующего человека он признавал. Да, он знал таких, от которых фонит. Это люди, уже до конца истощенные жизнью, ее мучительностью.

Таким людям больно, просто так больно, от ничего. Они как бы без кожи, без изоляции — оголенные провода. От них могут плакать дети, еще как! В этой девчонке что-то было от старых геологов, прошедших Крым и Рим, но она-то что прошла? Смерть матери. Достаточно, чтоб зафонить. Значит, приходить ей сюда не надо. Ему предложили на фирме обмен: взамен его, близкой к кольцевой дороге, квартиру в центре. Фирме нужно периферийное отделение офиса, купить частную квартиру обойдется дешевле. Павел решил, что согласится. Ему не надо, чтоб плакал его ребенок и страдала жена, если девочка явится «не звали». Странно, она абсолютно не напоминала ему его дочь, хотя они были ровесницы. Дочь была тихая и боязливая, «затурканная матерью», — говорил он. Но в какой-то момент мысли о них всех все соединилось: две матери, две дочери, две смерти. Он даже испугался этих походов собственных размышлений в незнаемое. Ему это не надо. Ему надо вырастить сына.

Алка пришла домой и, как и следовало, нашла записку от Георгия, где он и что. Он у дяди в лавашной, а потом — сразу на лекции. Вечером он зайдет к бабушке, а потом вернется домой. Из всей записки приятно было одно слово «домой». Все остальные слова — «лавашная», «дядя», «бабушка» были ей противны, они претендовали на жизнь Георгия, не имея на это права. Георгий принадлежал ей без остатка. Он не был ее частью, он был ее всем. Делать Алке было абсолютно нечего, и она решила, что маленький снаряд надо занести в бабушкин дом. Это будет честно. Она уже уходила, как позвонила эта непутевая бабушка — тетя Наталья.

— Алка, ты меня беспокоишь, — прямо сказала Наталья.

— Интересно, чем?

— Потому и звоню, что не знаю. У тебя все в порядке? Ты не подорвала университет или бабушку Георгия?

— Их? Нет, но снаряды со мной, — засмеялась Алка.

— Девочка,