Мертвое ущелье (Логово)

— Господин солдат! — Ирина говорила на хорошем берлинском диалекте,— у нас с господином оберштурм-банфюрером очень важный разговор, и меня беспокоит время...

Солдат молчал, настороженно слушая незнакомую фрейлейн.

— Скажите, сколько сейчас точно времени? Солдат растерялся, потом посмотрел на свои наручные часы и ответил:

— Десять часов тридцать минут пополудни.

— Данке.

Ирина повернулась к раскрытому окну и медленно шагнула к нему.

— Хальт! — сказал охранник.

— Не беспокойтесь, господин солдат, вы меня скорее защищаете, чем охраняете, как пленницу.

В глазах солдата появилось недоумение. Немного помолчав, он сказал:

— Мне не положено с вами разговаривать.

— Гут,— подтвердила девушка, глядя в окно. И, слегка улыбнувшись немцу, потянулась вальяжно, чтобы как-то отвлечь охранника, расслабить его внимание...

И вдруг она увидела в тридцати метрах от окна, возле конюшни у коновязи, трех коней, привязанных за узду. Крайний справа взволновал ее. Это был высокий гнедой жеребец ахалтекинской породы, горячий и своенравный. С детства Ирина любила таких коней, понимала их, и они понимали ее. Эти своенравные, отчаянные и быстрые кони были очень надежными товарищами в ее далекой родной степи.

Внезапно, почти непроизвольно, она легонько свистнула по-степному, так она всегда подзывала скакуна в степи.

— Не надо свистеть! — сказал охранник довольно спокойно и добавил: — Это не полагается.

Но Ирина уже увидела, как заволновался скакун-степняк. Он заходил на месте, закрутил головой, пытаясь сорвать узду с привязи.

И в этот самый момент Игнат, наблюдавший из-за конюшни, заметил в окне штаба Ирину и стоящего позади нее немца, увидел он также коня, взволнованно заигравшего после свиста девушки.

Разведчик понял, что обстоятельства создали неожиданный момент, давая ему и радистке шанс...

Он вышел из-за стены конюшни в своей пятнистой немецкой десантной куртке и спокойно подошел к коновязи. Быстро отвязал всхрапывающего ахалтекинца, и конь тотчас же легкой иноходью пошел к окну, где стояла разведчица. Игнат встал за круп другого коня, задвинул автомат за спину, извлек «парабеллум» и навел его на охранника в окно штаба. Но стрелять он не решался. Ирина и немец почти сливались в окне. Она заслоняла охранника.

Конь уже был возле окна, возле Ирины.

Игнат держал на прицеле окно, а девушка все заслоняла немца. Но вот она молниеносно вспрыгнула на подоконник и сразу же на спину коня. Опешивший немец бросился к окну и вскинул автомат, но прозвучала не очередь, а гулкий выстрел из «парабеллума». Убитый охранник грузным телом навалился на подоконник.

Ирина легко неслась по лесной дороге на горячем скакуне, а Игнат никак не мог поспеть за ней, хотя прыгнул в седло там, в расположении немцев, всего на две секунды позже. Ему пришлось дважды или трижды полоснуть из «шмайссера», чтобы прикрыть радистку и снять часового на пути, потом еще он метнул пару гранат. И затем скачка шла уже без остановок почти полчаса.

Немцы не преследовали их. Видимо, упустили момент, а потом, когда беглецы отдалились и в первые же минуты проскочили три-четыре лесных развилки, уже непросто было отыскать их путь на лесных дорогах. Погоня наверняка была организована, но преследователи, пожалуй, потеряли след беглецов сразу же после первого или второго пересечения дорог.

Ирина спешилась и в молодом березняке поджидала своего спасителя. Игнат подскакал, спрыгнул с коня, и ему вдруг показалось, что радистка и сейчас бросится к нему, обнимет и зарыдает у него на груди, как тогда, когда он спас ее от «черных кепок», в первый же день начала операции.

Но она только улыбнулась ему и коротко, негромко сказала:

— Спасибо тебе, Игнат.

17. ЗАПАСНОЙ ВАРИАНТ

Плахотин пил чай. Крепкий сладкий чай с лимоном. Он очень любил такой чай и обычно выпивал три-четыре стакана. Хотя густой, чуть пряный чайный аромат перебивался духом цитруса, но это как бы усиливало запах самого чая, контрастно подчеркивая его духовитость. От лимона цвет напитка становился бледнее, и тонкий стакан в подстаканнике отсвечивал желто-алым, играл красно-зеленоватыми бликами. И все эти цвета и запахи благотворно влияли на Плахотина. Сначала он не спеша принюхивался с удовольствием к чаю. Потом делал два-три глотка, не обживаясь, хотя чай был очень горячим. Привык.

Чаевничал Плахотин долго. И всегда один. Когда было время — до получаса. Чай он привык пить «с таком», прихлебывал его, наслаждался его ароматом, вкусом, цветом. И, главное, думал. В эти минуты он умел обдумать и найти самое оптимальное решение сложных и запутанных заданий и войсковых операций.

В это время командующего никто не тревожил. В штабе знали, что он не только чаевничает. Он думает.

Слава богу, завершили «Ольху-7». Правда, неприятный осадок остался после доклада о завершении операции и отправки ученого в Москву. Через час после перехода линии фронта самолет с ученым уже летел к Москве. Все было сделано быстро и успешно. Теперь можно представить к наградам участников. А после наступления, через сутки, можно и Семена Петровича к генералу представить. Давно уже заслужил. Да... этот неприятный осадок на душе, точнее досада... Главные-то участники там остались... Этот Углов и радистка-казашка. Правда, Хохлов уверяет, что Углов такой разведчик, что обязательно выручит радистку. Все-таки, человек-волк. Странно это как-то звучит: человек-волк... Человек он, конечно. Иван Тимофеевич его не только хорошо помнит, он считает, что и знает его неплохо. Нормальный человек, обыкновенный, но все в один голос твердят, что он особенный: Углов, как зверь, ходит чутьем по следу, видит в полной темноте. Потому и задания выполняет не как все, а только один и — наверняка. Чудеса да и все. Хорошо бы сейчас он выбрался и радистку вытащил. Хохлов уверен. Дай-то бог. Плахотин не верил в бога, но в поговорку и во всякие приметы верил.

Целую ночь разведчики будут ждать их возвращения за нейтральной полосой в расположении немцев. Об этом генералу было доложено сразу, и он одобрил. Эта ночь будет последней перед ударом его армии. По времени в самый раз.

Плахотин отставил пустой стакан, подвинул его к самовару, пересел за рабочий стол и нажал кнопку звонка.

— Начальника штаба ко мне.

— Слушаюсь.

В секунду адъютант прибрался на чайном столике и вышел.

— Разрешите, товарищ командующий?

— Входи, Семен Петрович, садись.

— Спасибо. Кроме сводки есть кое-что серьезное и в какой-то степени неожиданное.

— Докладывайте.

— На шестом участке, в районе полка Чугунова, немцы начали артподготовку десять минут назад.

— Значит, тот вариант, который мы считали маловероятным, стал реальностью.

— Именно так, Иван Тимофеевич. Уточняю: не маловероятным, а запасным.

— Это почти одно и то же.

— Не совсем, товарищ командующий. Вы утвердили резервный вариант операции. На случай попытки или прорыва немцев на шестом участке — мы начинаем наступление на двенадцать часов раньше. То есть в час ноль-ноль. И две наших дивизии окружают и уничтожают дивизию Майера, которая втянется в прорыв на участке Чугунова.

— Да, я помню, Семен Петрович. Очень досадно, что мы кое-что еще не успели перегруппировать...

— Мы это компенсируем уже через три часа подвижкой к правому флангу нашей танковой группы Сер-гиенкова.

— Это хорошо. Да... Хорошо. Ну, а что там у немцев сейчас?

— Одна пехотная — генерала Майера, и ей придана танковая группа до двух полков. Думаю, что все это сейчас двинется.

— А полковник Чугунов?

— Он в курсе. Дополнительные подробности я сообщил ему по телефону.

— Порадовал ты его.

— Да.

— Так. Все ваши действия одобряю. Подготовьте приказ на наступление. Когда он будет готов?

— Вчерне уже готов. Через двадцать минут представлю.

— Хорошо, Семен Петрович.

Начальник штаба ушел, а мысли Плахотина уже напряженно скручивались в сложные сплетения передвижений войск. В дальние уголки отодвинулась досадная мысль о двух разведчиках, выполнивших важную операцию, об Углове и его радистке, которых обстоятельства войны отбросили за линию фронта, оставили там, может, навсегда. Через несколько часов не будет уже не только «окна» на передовой, где ночью их должны были ждать, но и сама передовая станет прерывистой, подвижной, практически не существующей линией, превратится в перемешанные с огнем наступающие и обороняющиеся войска и остановится не скоро, и станет непрерывной совсем в другом месте, а где точно — не известно еще никому.