Тоомас Нипернаади

- Стадо, стадо! Смотри, вот и твое стадо. И все коровки рыжие, ни одной черной, ни одной пестрой?

Остановилась и быстро, жадно стала пересчитывать, загибая маленькие пальчики:

- Одна, две,три — девять коров, четыре телочки и один бычок! А может, еще кто за кустом или за деревом?

Подбежала, поглядела за деревьями, за кустами, снова сосчитала, возбужденная, раскрасневшаяся.

- А как их зовут? - спросила с детским любопытством. - Как ты зовешь вот ту, крайнюю?

- Рыжуха! - не раздумывая ответил  Нипернаади.

- А ту, рядом с Рыжухой, вон ту, с большим белым выменем?

- Та — Толстуха.

- А дальше? Почему ты не говоришь мне имена других коров? - спрашивала Кати.

- Дальше Рогуля, Муравушка, Любимая, Травка, и — Полдневное светило, - объяснил  Нипернаади.

- Полдневное светило? - удивилась Кати. - Никогда не слыхала, чтобы так звали корову.

- Я тоже не слыхал, - согласился  Нипернаади. - Кличка, пожалуй, и впрямь не совсем обычная.

- Откуда ты ее взял? - допытывалась Кати.

- Это не я, ее пастух так назвал. Не этот, а другой, который был раньше.

- А свиньи, значит, в одном стаде с коровами? У них нет кличек?

- Нет, свиньи кличек не заслужили.

- Бедненькие, даже клички не заслужили. Если останусь на хуторе, я их тоже назову как-нибудь.

Она присела на камень и глаз не могла оторвать от коров. Следила за каждым их движением, радовалась, блаженствовала. Глаза сияли, как у счастливого ребенка.

- Знаешь, Тоомас, - неожиданно заговорила она, - если не выйдет из меня хозяйки, стану пастухом. Но в этот лес я скотину не погоню — здесь им есть нечего. Один мох да желтые палые листья. Ты скажи об этом пастуху. И еще я думаю так: человек, у которого столько скота и земли, должен быть счастлив. Ты счастлив, Тоомас?

Нипернаади сел рядом с Кати. На худощавом лице проступили глубокие морщины, густые брови насупились. В это мгновение солнце выплыло в просвет между облаками, ослепительно засияли желтые нивы и желтые леса. Подхваченные порывом ветра, взмыли с шуршанием листья, закружились, понеслись, а потом опять опустились, словно решили вздремнуть.

- И у меня есть свои беды и невзгоды! - вздохнул  Нипернаади. - Ну да зачем тебе знать о них? Ты маленькая, хрупкая — к чему рассказывать тебе такие вещи? Посмотри-ка лучше на лес — как выделяются ели на желтом фоне!

- Нет, нет, - возразила Кати, - ты должен мне рассказать! Мне все время кажется — что-то ты от меня утаиваешь.

Нипернаади вскочил, нахмурился и сердито сказал:

- Бездельник этакий! Старый пень, шут шестидесяти лет! Я ему этого не спущу!

- О ком ты, Тоомас? - с тревогой спросила Кати. - И что он наделал?

- О ком? - сердито повторил  Нипернаади. - Да о своем милом дядюшке, Яаке Лыоке. От что удумал? Свел на ярмарку моего быка, моего самого распрекрасного быка. Я все мечтал — вот покажу его Кати, она такого сроду не видала! Ничего не подозревая, возвращаюсь домой — и что я вижу?! Дядюшка свел быка на ярмарку! Ну как тут не злиться? И вообще — беда с ним, с этим дядюшкой. Верзила, каких свет не видывал: ножищи что два дума вековых, носище с человеческую голову. На, наградил господь родственничком! Прежде, когда еще мой отец жив был, казался вполне разумным человеком, жил у нас в бане, работал на хуторе от зари до зари. Потом я сжалился над стариком, думаю — сколько ж ему жить в дыму да в чаду? Дядюшка, говорю, перебирайся в дом, чего тебе там мучиться. И сына своего бери, и ему негоже в курной избе жить. А теперь...

- А теперь?.. - повторила Кати, глядя на  Нипернаади испуганными глазами.

- Теперь он живет на хуторе и много о себе думает! - закончил  Нипернаади.

- Тоже мне беда, - улыбнулась Кати.

- То есть как? - удивился  Нипернаади. - Это ли не беда — сначала сын его женился, теперь старик по всему уезду с разговорами о свадьбе болтается? Отводят мой скот на ярмарку, делают деньги, пьют, горланят дни и ночи напролет. Почему я должен терпеть все это? Мне-то куда податься, когда чужих людей полон дом? Куда дену свою Кати? Были бы они хоть воспитанными людьми, так эти же о приличиях и слыхом не слыхивали. Такая пошла прислуга — хвастают, куражатся, распоряжаются, живут прямо как у себя дома. Дядя, тот уже хозяином себя величает, только и знает: «Мой хутор да мой хутор!» Я ему покажу, где его хутор!

- Не злись, Тоомас, - примиряюще произнесла Кати. - Старый человек — пусть похвастает!

- Ты думаешь? - смягчаясь, спросил  Нипернаади. - Но ты знаешь — они даже кровати в заднюю комнату перетащили.

- А почему бы не перетащить и не разыгрывать из себя хозяев, если настоящий хозяин по свету бродит? - сказала Кати.

- А зачем они моего быка на ярмарку свели? - упорствовал  Нипернаади.

- Наверное, думали, что имеют какое-то право, - ответила Кати. - Ты им не задолжал?

- Задолжал? - переспросил  Нипернаади и задумался. - И правда, немного задолжал. Старик мне часто помогал деньгами и работой. В прежние времена, когда я был еще молод, я любил транжирить. Жил в городе, а там деньги летят знаешь как?! Но теперь я решил рассчитаться, выясню все свои отношения со стариком, а потом начну новую жизнь.

Как ты думаешь, Кати, новый дом нам надо построить? Старый уже разваливается, да и тесноват он. Лучше всего — поставить его вон на том пригорке — оттуда всю округу видно. Выстроим себе дом из свежетесаных бревен, большой, просторный. Там и ручеек бежит, в нем Кати каждый вечер будет ноги мыть. Что ты на это скажешь? И еще я так думаю — надо вызвать сюда твоих братьев и сестер, на хуторе и хлеба и работы хватит всем. Как подумаю про малыша Пеэпа, так и вижу — он улыбается и машет руками. Он так хотел коровку, большую рыжую коровку. Привезем его сюда, и будет у него вон сколько рыжих коров — пусть всех считает своими! А матушка не хотела ничего, только и сказала: на свадьбу позовите! А ты, Кати, смешная, коровами любуешься да полям радуешься, а о свадьбе пока и слова не сказала. Современные девушки, Кати, делают так: ткнут пальцем в какой-то день в календаре и говорят своему милому: наша свадьба будет тогда-то, и дело с концом! Вот как они говорят, уж я-то знаю, что это за щебетуньи-пташечки. А ты ничего не говоришь, смотришь и помалкиваешь. И мыслями ты где-то совсем не здесь: среди коров, в полях. И твои волосы облиты осенним солнцем.

- Да у меня и башмаков-то нет, - улыбнулась Кати, - где мне о свадьбе говорить!

- У тебя правда нет башмаков? - удивился  Нипернаади. - Ночи-то уже холодные, скоро и снег ляжет, а тебе даже обуть нечего! Тут, Кати, ничего не остается, как ехать в город. Привезем тебе туфли и юбки, платки и пальто и шикарную шубу. И еще вот что я думаю — надо будет купит два таких кольца, одно тебе, другое мне, и чтоб эти кольца были из чистого золота, и чтобы потолще, пошевелишь вот так пальцем, и сразу почувствуешь, что на нем серьезная штуковина. Ох, как я хочу накупить тебе кучу прекрасных вещей, чтобы ты не думала, будто я жадный и мне жалко денег.

Он разошелся, стал жестикулировать:

- Видишь, Кати, каким прекрасным может быть дом! В свете осеннего солнца желтеют леса и поля. Постой, ты слышишь?... Это дикие гуси, они летят на юг. Слышишь, как они перекликаются — га-га, га-га! Зима в этом году будет ранней. Раз дикие гуси полетели, - холода не за горами, надо спешить хлеб убирать. А может, они еще не улетают, а просто кричат себе над озерами, семьи свои созывают? Ну и пусть — ссыпем хлеб в закром, а когда снег завалит наше подворье, заживем под снегом, как медведи в берлоге, ты будешь жужжать своей прялкой, а я — раздумывать о былом. Мне есть над чем поразмыслить, о чем подумать. Эх, избавиться бы только от этого треклятого дядюшки!

Вскочив нетерпеливо, он сделал несколько шагов, вернулся.

- Отчего ты молчишь? - укоризненно спросил он Кати. - Сидишь, словно воды в рот набрала.

- Осенью солнце уже не греет, - ответила Кати. - И одета я не так уж тепло. Даже платок забыла.

- Неужели у тебя нет даже платка?! - воскликнул  Нипернаади. - Бедолага, что же ты сразу не сказала, пошли домой. Я тут распустил язык, а ты слушаешь и мерзнешь. Нет, Кати, так не годится, надо прямо на этих днях съездить в город. А пока отыщу тебе что-нибудь в доме. Там непременно что-нибудь да найдется, может, даже юбка шерстяная, старые сапожки подвернутся. А сейчас беги — нам уже давно пора обедать.