Новый Мир ( № 3 2009)

Я родился в Горьком, в 1954 году закончил там среднюю школу, уехал в Москву и учился в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Там меня заинтересовала запрещенная тогда генетика. Когда летом 1956 года я приехал домой на каникулы, доцент Горьковского университета Петр Андреевич Суворов, опекавший меня с 9-го класса, дал домашний адрес Четверикова, который жил в центре Горького, заброшенный учениками и коллегами. Так начались наши с Четвериковым постоянные, почти ежедневные встречи во время моих последующих приездов в Горький.

Сергей Сергеевич был уже практически слепым: он видел только силуэты входивших в комнату людей, позднее я узнал, что он мог в солнечную погоду отвести в сторону руку с часами, в которых были золотые стрелки, и, поворачивая циферблат так, чтобы солнечный луч попал на стрелки, добиться их блеска. Тогда с трудом, но все-таки успешно он узнавал время. С ним жил вернувшийся из почти четвертьвекового заключения в сталинских лагерях младший брат — статистик Николай Сергеевич.

Не помню, как потекла наша первая беседа. Я украдкой рассматривал небогатое жилище двух ученых. Сначала многое меня смущало, и я стеснялся, сам не знаю чего. И лишь спустя, наверное, полгода я полюбил это убежище двух братьев, не потерявших ни на йоту любви к жизни и умевших радоваться весне, песне птички, усевшейся на подоконнике, или «Маленькому принцу» Сент-Экзюпери, переведенному братьями с французского. Никогда мне не забыть песенки, какую мы любили распевать с Сергеем Сергеевичем довольно часто: «Шел козел дорогою, дорогою, дорогою, / Нашел козел безрогую мутацию козы. / Давай, коза, попрыгаем, попрыгаем, попрыгаем, / Тоску, печаль размыкаем, размыкаем, коза». И снова: «Э-э-х, шел козел дорогою, дорогою, дорогою, /  Нашел козел безрогую мутацию козы», повторяя снова эти слова, убыстряя темп и все громче, пока, наконец, Сергей Сергеевич не заливался смехом.

Лишенные самого ценного для ученых — работы, того, что составляло для них смысл жизни, они тем не менее искали все способы хоть чем-то оказаться полезным людям. Маленькую соседскую девочку Сергей Сергеевич учил немецкому, а вместе с Николаем Сергеевичем — английскому, студент-биофизик Н. Н. Солин получал консультации Николая Сергеевича, вдвоем братья готовили рефераты работ для журналов Института научной информации АН СССР. Это были нити, связывавшие их с окружающим миром. Известный генетик и радиобиолог, Соломон Наумович Ардашников (который стал позже моим руководителем в аспирантуре в Институте атомной энергии имени Курчатова; это произошло вне всякой моей связи с Четвериковыми), присылал иностранные монографии, и братья переводили их на русский для издательства «Иностранная литература». За переводы платили, а Соломон Наумович отдавал все гонорары за выполненную работу. Эти деньги всегда были кстати.

Встречи с Сергеем Сергеевичем были очень важны для моего взросления. Постепенно я проникался все глубже убеждением, что нет в биологии пути в обход или вопреки генетике, что все лысенковские потуги отменить эту великую науку просто смехотворны.

Во время встреч с ним мы, конечно, чаще всего говорили о науке. Я старался рассказывать о новых познаниях относительно того, что собой представляют гены, как информация в ДНК переписывается в РНК, как потом РНК определяет синтез специфических белков, а те управляют развитием признаков. Этот последний этап особенно интересовал Сергея Сергеевича, потому что он десятилетиями обдумывал проблемы генетики индивидуального развития. Он искренне удивлялся тому, как далеко шагнули вперед биохимия и биофизика, и пытался объединить сведения из разных дисциплин в единый комплекс со­­временного понимания закономерностей генетики.

И разумеется, я часто возвращался в разговорах с ним к проблеме, изложенной в его классической работе 1926 года, в которой впервые в науке был протянут мостик между появлением мутаций в геноме организмов и их ролью в эволюции видов. Я тогда находился под огромным впечатлением от его анализа, пропитанного математическими выкладками, идеями теории вероятностей и вместе с тем вполне зримым биологическим смыслом развития видов живых существ. Мне этот анализ напоминал работу Грегора Менделя, который также построил свои выводы на безупречном чисто математическом анализе последст­вий скрещивания организмов, различающихся одним, или двумя, или тремя четко очерченными наследственными признаками.

Мы касались в беседах самых разных вопросов, в том числе и далеко не безобидных политических проблем. Я был немало удивлен годами позже, когда узнал, что, например, работавшая с ним с 1935 года до начала 1940-х го­дов З. С. Никоро отмечала крайнюю замкнутость Четверикова и его постоянное отстраненное отношение к окружающим и даже недоверие ко всем им без исключения. Меня равным образом поразило недавнее заявление Т. Е. Калининой, которая навещала достаточно регулярно братьев Четве­риковых дома в 1950-е годы, что она «ощущала определенную не видимую глазом границу между нами <…>. Ведь я была членом КПСС, и, видимо, это внушало Сергею Сергеевичу некоторые опасения». Она добавляла, что с годами эти опасения слегка рассеялись, но «я никогда не поднимала разговоров о генетике и лысенковщине <…> мы оба продолжали обходить некоторые темы» [1] .

В наших разговорах мы, напротив, о лысенковщине говорили открыто и нисколько не таясь, я никогда никаким членом КПСС не был и не чурался политических разговоров, и Сергей Сергеевич был со мной совершенно откровенен и доверителен (так, однажды на мой вопрос, доверял ли он большевикам после революции, он без обиняков сказал мне, что взгляды меньшевиков ему были ближе, хотя, вообще-то говоря, он к коммунистам любого разлива доверия не испытывал).

sub Письма С. С. Четверикова /sub

До самой смерти Сергея Сергеевича мы переписывались с ним регулярно, и он не боялся выражать свои взгляды в письмах ко мне. Из-за слепоты он не мог писать сам и диктовал брату, тот наловчился печатать их на пишущей машинке, используя сложенные пополам листы бумаги, иногда добавляя что-то от себя, и пересылал их ко мне в Москву. В конце писем Сергей Сергеевич неизменно подписывался. Для этого он вставал с постели, усаживался за стол, брал в руку вечное перо, а брат ставил руку на нужное место в письме, после чего он по памяти выводил «С. Четвериков», а иногда даже приписывал одно или несколько слов, стараясь, чтобы слова не налезали друг на друга и чтобы строчки получались относительно ровными. Несмотря на невероятные боли, которыми подчас «награждали» его болезни, он всегда с надеждой ждал лучших времен и лучших событий.

Сергей Сергеевич давал мне советы, иногда повторял одни и те же пожелания по нескольку раз, буквально вдалбливая их мне. Он старался, как отец, воспитать меня, не жалея времени, наставлял и призывал к серьезной работе.

После смерти моей мамы в 1975 году в Горьком вся переписка нашей семьи, в том числе с Сергеем Сергеевичем, пропала. Осталось только 12 писем и открыток, написанных между мартом 1958-го и 13 мая 1959 года и напра­вленных мне в МГУ, когда я перешел учиться из Тимирязевки на физический факультет университета. Я приведу их все ниже, понимая, что любые письма великого ученого представляют собой огромную ценность, к тому же они придадут моим воспоминаниям должную убедительность.

Сергей Сергеевич одобрил мой переход из Тимирязевки на физфак МГУ и придирчиво следил за моими делами. Он просил меня писать ему регулярно и сообщать о всех моих делах, по сути он вел себя как самый близкий и заботливый родной человек. Если от меня не приходили весточки вовремя, я получал от него письма и открытки, полные искреннего беспокойства.

ГОРЬКИЙ, 8 марта st1:metricconverter productid="1958 г" w:st="on" 1958 г /st1:metricconverter .

Дорогой Валерий Николаевич,

Вы молчите, а я очень тревожусь. Ведь зимняя экзаменационная сессия закончилась, а с какими результатами? Ведь Ваша судьба очень близка моему сердцу. Надеюсь всё-таки, что всё у Вас благополучно. Еще и еще раз напоминаю Вам, дорогой Валерий, что время входит чрезвычайно важным элементом в усвоение математики. Запомните это очень крепко. То, что Вы затеяли, я считаю в высшей степени важным и касающимся не только Вас лично, но и меня и брата и вообще судеб генетики в нашей стране; надо, чтобы это дело не только дошло до конца, но было бы доведено до конца блестяще!!