Мотылёк

– Да, наверное, – не думая, отвечаю я.

Вивьен замолкает; на ее лице мелькает гримаска раздражения.

– Джинни, ну почему ты думаешь, что все на свете должны знать о твоих исследованиях? – резко произносит она, обкладывая цыпленка веточками розмарина.

– Ничего я не думаю… – начинаю я.

– Если человек ничего об этом не знает, это может поставить его в неловкое положение, – перебивает меня она.

Я молчу, хотя Вивьен явно ждет моего ответа.

– И потом, вряд ли кому-то есть дело до твоих достижений, – добавляет она.

Безусловно, это грубая выходка, но я знаю, что она всего лишь провоцирует меня. Зачем ей это нужно, у меня нет никаких догадок. Кроме того, мне не известно, в каком направлении она будет развивать свою атаку. Тем временем Вивьен оставляет цыпленка и ладонями опирается на стол по обе стороны от него:

– Джинни, я не хочу тебя обидеть, но ты уже очень давно ушла на покой, вот и все.

Я раскрываю очередной стручок и отросшим ногтем большого пальца выковыриваю из него бобы. Интересно, когда вышла на пенсию сама Вивьен? Она ничего не рассказывала мне о своей жизни – хотя той же Эйлин она, само собой, поведала многое, – так с какой стати она должна строить какие-то догадки о моей? В конце концов, что она может знать о моей работе?

– Вивьен, моя работа – это не просто работа, а призвание, и полностью «уйти на покой» мне вряд ли возможно, – объясняю я. – Боюсь, что я прекращу заниматься своим делом только в могиле.

Вивьен молчит, не сводя с меня напряженного взгляда. Наконец она произносит:

– Тогда скажи, как именно ты работала с мотыльками в последнее время?

Взяв лимон, она заталкивает его внутрь цыпленка.

– В последнее время, Вивьен, – отвечаю я, слегка утомленная этим допросом, – я работаю намного меньше, чем раньше. Но к чему ты ведешь, позволь спросить?

– Мне известно, сколь велик объем твоих знаний, но разве ты все еще занимаешься настоящими исследованиями?

– Настоящими исследованиями?

– Я думала, что ты уже давно забросила все это.

– Я постоянно что-то исследую, – сообщаю я. – Один проект непременно перерастает в другой – такова уж природа моих занятий. Исследования нельзя так просто завершить: всегда остается некая область, где тебя ждут дальнейшие открытия.

Вивьен наклоняется над столом в мою сторону.

– Джинни, – тихо, почти шепотом начинает она, и я тоже наклоняюсь над столом, чтобы расслышать ее слова. – Ты такая эксцентричная…

Внезапно она разражается смехом.

– Эксцентричная? – переспрашиваю я, откинувшись назад с нераскрытым стручком в руках.

– Да, эксцентричная, – уже более серьезным голосом продолжает она. – Я хочу сказать, ну почему ты никогда этого не понимала?

Я молчу. Если она ждет моей реакции, то какой именно? Что же касается моей эксцентричности – что ж, вы уже имели возможность понять, что я человек простой, иногда, пожалуй, излишне осторожный и скрытный, возможно, чересчур серьезный, но назвать меня эксцентричной – это явно преувеличение. Я не такая импульсивная, как Вивьен, и не облекаю свои мысли и чувства в замысловатые наряды скрытых значений, невразумительных подтекстов и неискренности. Вивьен сама всегда была до невозможности сложным человеком, нагроможденья смыслов в словах которого еще надо было расшифровать. Она постоянно говорит не то, что думает на самом деле, и притворяется тем, кем не является. Я даже не знаю, как она видит мир сквозь всю ту путаницу, которую она создает у себя в голове.

– Что ж, наверное, сама ты так не считаешь. Да? – продолжает Вивьен тем временем. – Думаю, ты считаешь себя самым обычным человеком, таким же нормальным, как все твои соседи. Но не находишь ли ты странным то, что весь мир тебя считает эксцентричной? – язвительно произносит она.

В одном я могу быть уверена: что весь мир очень редко обо мне вспоминает. Я не выхожу из дому, не вижусь с людьми. Похоже, Вивьен за что-то разозлилась на меня, но за что, я никак не могу понять. К счастью, мне не составляет труда пропускать ее колкости мимо ушей.

Но тут настроение Вивьен вдруг меняется. Она подходит ко мне вплотную, тихонько сжимает мою голову между ладонями и гладит мои волосы – как мать ребенка. Заведя седую прядь за ухо, она произносит:

– Джинни, я веду к тому, что…

Многообещающее начало… Но продолжения нет.

– К чему? – подстегиваю ее я.

– Я не понимаю, почему они считали, что ты всегда будешь нуждаться в защите, – отвечает она, как будто это хоть что-то мне говорит. – Не понимаю, почему они решили, что ты не способна понять другого человека. Ты была нежным, редким цветком, который мог сломать поток правды. Они оба пытались воздвигнуть вокруг тебя высокую стену и всю жизнь заботиться о тебе. Что ж, теперь я считаю, что это было неверно, что у тебя есть право знать истину.

Так она пьяна! Теперь я это вижу. Вивьен взволнована, даже возбуждена. Все признаки налицо, и я понимаю: то, что она сейчас сделает или скажет, не будет иметь никакого отношения к действительности, к ее подлинным мыслям. Это все вино! Я закрываю глаза.

– У меня идея! – бодро восклицает она, меняя курс разговора.

Я открываю глаза. Лицо Вивьен покраснело от выпитого, глаза возбужденно сверкают. Она стоит у стола, рядом с готовым к жарке цыпленком, и на миг неведомая сила переносит меня в другое время: она вот-вот схватит цыпленка и бросит им в меня или даже двумя руками возьмется за стол и перевернет его. Я обеими руками хватаюсь за край стола – в этом случае, даже если он упадет на меня, удар будет не таким сильным и я не буду раздавлена.

– Я решила, что приглашу президента Королевского энтомологического общества, что в Квинс-Гейт… – Виви на несколько секунд замолкает, – …а также куратора отдела бабочек и мотыльков Британского музея – что скажешь? – Она делает неопределенный жест в ту сторону, где расположен Лондон. – Я приглашу их сюда на обед. Они смогут посмотреть коллекцию, а ты расскажешь им о том, чем ты занималась всю жизнь! – торжественно заканчивает она.

Затем, уперев руки в бока, она уже ровным голосом добавляет:

– Ну как? Что ты на это скажешь?

Я буквально ошарашена ее поведением. В таких случаях у меня всегда возникало чувство, что я беспомощно вишу в воздухе, совсем не понимая, что у нее в голове и почему она ведет себя подобным образом, то есть крайне непредсказуемо. Мне кажется, что это не я наблюдаю за происходящим, – а впрочем, сомневаюсь, что действия Вивьен сейчас смог бы расшифровать хоть кто-нибудь.

– Ну так как? – вновь спрашивает она.

– Даже не знаю…

Еще вчера я бы, не задумываясь, отвергла эту идею, но встреча с Эйлин прошла намного лучше, чем я думала, несмотря на то что у нас с ней нет совсем ничего общего. Кроме того, я до сих пор не могу понять, с кем я сейчас говорю – с Вивьен или просто с пьяным человеком. Я не в состоянии определить, дошла ли она до того состояния, которое я так легко распознавала в Мод, – состояния, когда мама превращалась в другого человека. И меньше всего мне сейчас хотелось раздражать Вивьен.

– Не знаешь, говоришь? Но Джинни, они сочтут большой честью отобедать с одним из наиболее известных членов энтомологического общества. Ты только представь себе, наверное, они сгорают от желания увидеть тебя. Весь обед они только и будут делать, что расхваливать тебя и твою работу, и их приведет в восторг все то, что ты им здесь покажешь. Я почти уверена, что ты уже много лет не виделась с ними и не показывалась в Квинс-Гейт. Я права?

Она права. Я и впрямь очень давно не бывала в Квинс-Гейт, и их наверняка сильно интересует, как идут мои исследования. Даже странно, почему эта мысль не приходила мне в голову раньше.

– Ну хорошо – если ты уверена, что они согласятся.

Вивьен поднимает противень с цыпленком и несет его к печи.

Чем больше я обдумываю ее предложение, тем больше оно мне нравится. Мне и впрямь нечего было сказать Эйлин, но совсем другое дело – обсуждать с коллегами наиболее актуальные вопросы мира энтомологии, особенно если учесть, что за последнее время мне никак не удавалось вырваться в Лондон.