Кавалеры меняют дам

Белобрысая мымра скользнула по мне взглядом, наверное, сразу приметив и мой неброский прорезиненный куртец, и пыльные штиблеты, и недельную мою небритость, и погасший взор — да кому ты такой нужен?..

А я и не навязывался.

Однако продолжил свои безмолвные расспросы: так чего же ты тут стоишь? Ведь всё уже кончилось, всё рухнуло, всё это кино... А ты всё стоишь.

И тогда она на мгновение задержала на мне взгляд своих глаз, которые были цвета выгоревших васильков, как бы объясняя мне — да не только мне, но и всем другим беспонятным и недогадливым: «А ведь место машинистки так и осталось незанятым! Все разбежались, расползлись, кто куда, кто как смог, а место осталось... Может быть, теперь меня и возьмут?»

Ну, дура! Я даже подумал, что эта Джанна, наверное, не оттуда, не с Ларго Чирчензе, а наша, здешняя, марьинская. Мымра — мымра и есть. Да ведь ты, небось, и на машинке-то печатать не умеешь: тык-мык...

Лучше бы тебе, девочка, поехать на целину. Вон — все едут, флагами машут, песни поют! А ты тут торчишь, как божья свечечка...

Эта мысль о целинных землях вдруг заставила меня вспомнить о досадном упущении: что я сегодня еще не читал газет!

Сперва — завтрак в деревяге у Детского парка, потом два сеанса подряд в клубе завода «Станколит». И за всеми этими делами я забыл наведаться к газетным стендам на Сущевском валу... А вдруг какие-нибудь алкаши или просто уличные мальчишки, по обыкновению, уже ободрали с фанеры все газеты, все новости. И я до завтрашнего дня останусь в неведении о том, что творится на белом свете! Хотя, между прочим, лишь я один знал покуда, что мир рухнул...

И еще: так кто же, все-таки, окажется моим соперником на конкурсе, объявленном «Комсомольской правдой»? Найдется ли хоть одна отчаянная голова, чтобы вступить в состязание с моею «Стужей»?

Еще на подходе к автобусной остановке, еще издали, я увидел на газетной полосе знакомый разгон текста сверху донизу, те же три колонки петита, которым печатали конкурсную прозу.

На сей раз в шапке значилось: Юрий Нагибин, ЛЮБОВЬ.

Это какой же Юрий Нагибин? Ах, это тот самый... Ну, что ж, почитаем, почитаем.

«... — Егорка! — будто из-за края света донесся до него Настин голос.

Егор видел, как Настя оступалась, падала, упиралась руками в снег, чтобы подняться, и снова падала, косынка сползла с ее головы, куцый жакетик расстегнулся.

— Егорка! — прозвучал отчаянный, знакомый, детский голос Насти.

И этот голос упал ему в самое сердце. Прежняя маленькая Настя звала Егорку на помощь. Егор остановился, ударил себя кулаком в грудь и кинулся ей навстречу».

За моей спиной то и дело взвывали дизели, подъезжали к остановке и вновь отъезжали автобусы. Шаркали метлами дворники, гоня пыль. Матюгали друг друга пьяницы.

Я окликнул одного из них:

— Друг, дай огня!..

Тот подставил тлеющий бычок.

Я перечитывал рассказ и всё больше злился. Потому что мне уже был ясен его главный смысл. Этот смысл заключался в том, что когда человек зовет на помощь, то его услышит лишь тот, кому самому так плохо, что впору удавиться...

Вообще, не тоже после жалостливых кинофильмов еще и почитывать слезливые рассказики.

Хмуро докурив беломорину, я задавил подошвой окурок, плюнул, растер и пошел прочь от газетного стенда, прямым путем к знакомой деревяге у Детского парка.

На ужин я заказал себе всё то же, что и на завтрак: кружку пива, пару сосисок с горчицей, ломоть белого хлеба.

Тогда всё было дешево, потому что богатых не было, все люди были одинаково бедны.

Украдкой, в углу, я еще раз пересчитал оставшиеся деньги: их как раз хватало, чтобы купить билет на самолет до Сыктывкара.

2003 г.