Инамората

— Вставай, Финч!

Я вздрогнул. Недавно заступивший на пост тюремщик отпирал дверь моей камеры. С ним был Паттерсон, одетый так, словно собрался на автомобильную прогулку: твидовая куртка, брюки-гольф, которые заканчивались чуть ниже колена, и мягкое английское кепи.

— Лазарь, иди вон! — провозгласил Паттерсон, распахивая мне свои объятия, пока я выбирался из камеры.

— Кто внес за меня залог?

— Никакого залога не потребовалось, мой мальчик, — сказал Паттерсон, сердечно похлопывая меня по плечу. — Судья Фелан закрыл ваше дело.

— Но… — Я не мог говорить от переполнявших меня чувств. — Не знаю, как и благодарить вас, мистер Паттерсон.

— И не благодарите, — отвечал он. — Все, что я сделал, если вы простите мне неудачный каламбур, так это слегка «подпалил» магистрат, чтобы они пошевелились. Полиция и так выпустила бы вас через пару часов.

— Но как же «Либерти»?

— Несчастный случай, — объяснил Паттерсон, сопровождая меня на свободу. — Я так и сказал комиссару пожарной части. Сколько там всяких темных людишек сновало, удивительно, как это они раньше не загорелись. Не отель, а настоящая пороховая бочка.

Мы покинули мрачный полицейский двор и вышли на залитую солнцем улицу. Я остановился посреди тротуара, моргая и не зная, куда идти, а мимо сновали люди, прогуливавшиеся воскресным днем. Я почувствовал какой-то отвратительный запах и принялся озираться по сторонам, пытаясь найти его источник — какого-нибудь пьянчужку, но наконец догадался, что это я сам и есть.

Паттерсон заметил, как я принюхиваюсь к своим подмышкам, и рассмеялся:

— Пойдемте, моя контора тут неподалеку.

Он зашагал по направлению к Брод-стрит, но, заметив, что я остался стоять на месте, вернулся и заботливо дотронулся до моей руки:

— С вами все в порядке?

Я махнул в противоположном направлении — в сторону Честнат-стрит:

— Я пойду туда.

По крайней мере, так я собирался поступить, пока меня еще слушались ноги.

Паттерсон посмотрел в ту сторону, куда я указывал, и догадался:

— «Либерти»?

Я кивнул.

— От него почти ничего не осталось. Вы понимаете?

Я снова кивнул, на этот раз медленнее, чувство вины словно наливало мое тело свинцом. Я поднял голову, встретился с сочувственным взглядом Паттерсона и признался ему тихо:

— Я не поджигал «Либерти». Но кто-то сделал это из-за меня. Я был причиной.

Адвокат выслушал мое признание бесстрастно и, насколько я могу судить, без осуждения. Хотя я заметил искорку любопытства в его глазах, которые в этот солнечный полдень были спокойными и бесцветными. Он ответил мне улыбкой доброго дядюшки, который всегда стоит на вашей стороне в любых семейных спорах и к которому вы всегда обращаетесь, когда не можете найти общий язык с отцом. Это он первым дал вам выпить, и он же устраивал вас на диване, чтобы вы проспались после вашей первой пирушки.

— Пойдемте, — сказал Паттерсон, обнимая меня за плечи. — По дороге все расскажете.

Я так и поступил. Я был рад, что наконец мог облегчить душу и поведать кому-то о загадках Мины, но в то же время я сознавал, что иду на риск, откровенничая с человеком, которого знаю менее двенадцати часов — да к тому же с блестящим юристом. Я начал с моего приезда и закончил арестом, останавливаясь на каждой станции на этом пути: Кроули, Мина, Мансон, Уолтер, Вокс, «Виланд», Стонлоу… Безвыходное положение. Я ничего не скрыл, ни нашего с Миной поцелуя, ни следа от ожога, который я заметил на ее груди, ни моего желания рассмотреть его. Я покраснел, рассказывая о своей роли в этой постыдной истории, поскольку считал себя не менее виновным в эксплуатации Мины, чем Кроули.

Если, конечно, не она сама эксплуатировала нас.

Паттерсон слушал, не делая никаких замечаний, выражение его лица становилось все серьезнее с каждой минутой; когда я добрался до конца — мы как раз подошли к пересечению Восьмой улицы и Рейс-стрит, — он велел мне идти вперед и сказал, что подождет меня на противоположном углу. Я оставил его в задумчивости и пересек улицу, чтобы посмотреть на руины отеля.

Пожарные окружили место деревянными заграждениями и предупредительными знаками, призывающими зевак не приближаться к сгоревшему зданию, но я пренебрег их предостережениями и прошел в вестибюль. Там пахло обожженными кирпичами, обуглившимися постелями, кое-где из развалин еще шел дым. Я увидел дюжины матрасов, сваленных под сломанной лестницей, абстрактную скульптуру из сломанных контейнеров для льда, почерневший комод, гору обгоревших ковров, осыпанную штукатуркой; на вершине всего этого красовался детский трехколесный велосипед.

Я вышел из развалин и подошел к компании старых выпивох — бывших постояльцев, которые сидели на ящиках перед своим бывшим обиталищем. Я спросил, не знает ли кто, что случилось с их соседом Эрнестом Стонлоу. Старички засосали свои трубки, сделанные из кукурузных кочерыжек, и стали перекидывать друг дружке это имя, но, похоже, никому из них оно не было знакомо. И вновь Стонлоу оказался фантомом еще более нереальным, чем его шурин Уолтер.

Я вернулся на перекресток, где оставил Паттерсона, и застал адвоката беседующим со случайно повстречавшимся бывшим клиентом: рябым китайцем, известным в Чайна-тауне как «Шепчущий Вилли. («Ему едва не отрубил ножом голову один китайский парень», — сказал мне позже Паттерсон, поясняя, почему Вилли, прежде бывший полицейским осведомителем, утратил способность говорить нормальным голосом.) Мужчины пожали друг другу руки и распрощались.

Паттерсон зашагал рядом со мной.

— Ну что, узнали что-нибудь о Стонлоу? Где он сейчас?

Я покачал головой.

— Мне уже кажется, что я его выдумал.

— О нет, он вполне реален, — возразил Паттерсон. — Я встречал его.

Я замер пораженный. Паттерсон объяснил.

— В этом городе мало найдется людей, которых я не встречал или не защищал бы. Но в этом случае повод был светский: мы встретились на свадьбе. В Крикет-клубе в Джерман-тауне. Это было… да, пожалуй, лет десять назад.

Я привел туда свою клиентку, владелицу одного из самых фешенебельных и пристойных публичных домов на Поплар-стрит, куда допускают лишь избранную публику. Как вы понимаете, мы в тот день оказались cause de scandale. [42] На приеме было немало солидных клиентов мисс Мэри, да к тому же с женами. От нас шарахались, как от прокаженных, но это неважно, мы все равно прекрасно повеселились… — Паттерсон погрузился на миг в приятные воспоминания, а потом продолжил: — И вдруг оказалось, что наше вызывающее поведение затмил еще больший скандал — первое появление на публике миссис Эрнест Стонлоу, бывшей Мины Стэнсон, под ручку с садовником-социалистом, с которым она сбежала этой весной. Что ж, мы поспешили к ним с поздравлениями. Помню, какой неожиданно повзрослевшей показалась мне Мина Стэнсон…

— Подождите, — перебил я, — так вы ее уже знали?

— Я был наслышан о ней, — уточнил он. — Она из Честнат Хилл, а я вырос в тех краях. Но я уехал оттуда прежде, чем там появились Мина и ее брат. Я уже учился в юридическом колледже, а они еще уплетали мороженое на детских праздниках. Моя мать написала мне, что судья Стэнсон повторно женился и я наверняка, когда приеду на каникулы, увижу его новую семью в церкви. Помню, в то время много судачили о том, что вот-де человек в солидных летах заново начинает семейную жизнь, не поздновато ли?.. Теперь это кажется забавным, ведь судья тогда был моложе, чем я сейчас.

— А какими в детстве были Мина и Уолтер?

— Странными, — ответил Паттерсон, задумчиво хмурясь. — Скрытные. Неразлучные. — Он посмотрел на меня. — И, судя по тому, что вы мне рассказали, они остались такими по сей день.

— Если только она не разыгрывала меня все это время.

— Да, такое тоже возможно, — согласился Паттерсон.

Я ждал, надеясь услышать от него какую-нибудь версию, которая помогла бы разгадать загадку Мины Кроули. Но, к сожалению, то, что он сообщил, лишь еще больше все запутало.