Знаменитость

Пассажирские поезда отпадали. Договориться с проводниками, чтобы провезли «зайцем» до самого Ленинграда совсем без денег или хотя бы без бутылки – пустые хлопоты. А на товарняк можно тайком залезть, спрятаться и двигаться в нужном направлении. Правда, предстояло люто замерзнуть на ночном ветру, скукожившись на каком-нибудь приступке вагона. Но и здесь, на станции, я все равно мерз, и никуда не двигался. А так хотя бы начну приближаться к Ленинграду? И я решил, как только дождь закончится – поеду. Хотя никогда раньше не ездил зайцем на товарняках. Чему только не научишься, стоит только связаться с подпольным «шоу-бизнесом» в Советском Союзе!

На улице было сыро и холодно. Но дождь прекратился. Изо рта шел пар. Это особенно бросалось в глаза на освещенных участках перрона. Отдаленный громкоговоритель все время командовал кем-то на дальних путях. Я пробирался вдоль пассажирского состава на первом пути. Посадка на поезд была в самом разгаре. Люди с сумками и мешками, билетами и толстыми кошельками, так активно штурмовали вагоны, что нечего было и думать, пытаться сунуться туда же на халяву. Ярко освещенные окна вагонов манили теплом. И я поторопился отвернуться. Тем более, что навстречу двигался все тот же милицейский патруль, которому я уже попадался на глаза в зале ожидания. А в моем нынешнем состоянии откуда-то сразу пришел инстинкт – не привлекать внимания ментов.

Как бы невзначай, я дошел до конца поезда, и юркнул за него, туда, где начинались второй, третий и прочие дальние пути. Где не было платформ, а только рельсы, шпалы, стрелки и семафоры. Прожекторы светили здесь реже. А на путях стояло сразу несколько товарных составов.

Я решил не тянуть, а залезть на первый же из них, как только разберусь – который идет в мою сторону. Но предстояло найти вагон с подходящей площадкой, чтобы там было хоть сколько-то пустого места – залезть и приткнуться. А еще важно было не попасться на глаза железнодорожникам, которые обходили товарные составы, постукивая молоточками по буксам. Сначала я уже был готов забраться на платформу груженую лесом-кругляком, чтобы залечь там поверх бревен, но меня спугнули именно такие путевые обходчики.  К тому же я колебался, не зная – куда двинется состав. Это было, как игра в орла и решку. Поезд мог двинуться или в моем, или в обратном направлении. 

И тут состав, прикрывавший меня от лишних глаз со стороны вокзала, с металлическим лязгом шевельнулся. Мимо начала двигаться здоровенная железнодорожная цистерна. Впереди, там, где бока цистерны, нависали над платформой, оставался небольшой треугольник свободного пространства. Конечно это было не то, на что я рассчитывал – на скорости такой пятачок будет продуваться ветром насквозь. Но мне уже было все равно. Главное, что там были поручни, за которые можно ухватиться во время движения. А поезд катился в том же направлении, что и вечерняя электричка. И я решил не мешкать.

Пробежал несколько шагов за поездом, подпрыгнул вверх и подтянулся на руках. И только вскарабкавшись под бок цистерны, и заняв тот единственный свободный кусочек пространства, который оставался, я понял, что второй раз так сделать уже не смогу – последние силы кончились абсолютно. Но колеса состава уже начали громыхать на стыках рельсов, а вокзал отставал позади. Мы медленно катились мимо столба с громкоговорителем, откуда сыпались непрерывные громкие команды ночного диспетчера. 

И тут вдруг поезд затормозил. Семафор совсем близко горел ярким красным светом. Поезд стоял, а громкоговоритель надрывался прямо у меня над ухом. Наконец, я заметил, как с другой стороны к нашему составу приближается одинокий локомотив. Видимо, еще предстояла замена тепловоза. Громкое фырчание локомотива, проходившего мимо, на какое-то мгновение заглушило надоедливый громкоговоритель.

Поэтому я не услышал, как ко мне подошли. И только обернувшись, внезапно обнаружил, что с земли на меня, скрючившегося вплотную к цистерне, изумленными глазами смотрит путевой обходчик. И два милиционера с ним. Те самые, которые еще недавно патрулировали вокзал. И они меня сцапали.

При задержании я не оказал сопротивления. И не потому, что свежи были воспоминания о милицейских дубинках, которых мне довелось отведать в начале лета. А просто за несколько минут на железной платформе я успел промерзнуть сильнее, чем за час на вокзале. И возможно, к утру, если бы товарняк шел без остановок, я бы там заколел насмерть. Так что возможно, эти два милицейских сержанта спасли мне жизнь. Но не испытывали по этому поводу никакой радости.

Задубевшие ноги плохо слушались. Пару раз меня крепко шатнуло на ходу. Даже пришлось схватиться за столб, чтобы не упасть. Менты оценили мое состояние по-своему.

– Пьян, похоже, вдребезги, – предположил один. – Может сразу в «трезвяк» его отвести?

– Нормальный же не полезет по такому холоду на открытую платформу. Только пьяному море по колено, – согласился второй. 

А мне было все равно – лишь бы в тепло. Поэтому я безропотно спустился в подвальчик привокзального вытрезвителя, не реагируя на злые тычки подгонявших блюстителей закона.

– Вот, товарищ капитан! Задержали по подозрению. Залез на цистерну с горючей жидкостью, создал угрозу чрезвычайной ситуации во время следования поезда. И холодное оружие при нем обнаружено, – отрапортовал один из сержантиков, выталкивая меня на середину плохо освещенного подвального помещения. Найденный у меня в карманах бесовский нож-бабочку он выложил на стол прямо под яркую лампу на столе начальника.

– Ну, веди сюда нарушителя, – командным голосом распорядился милицейский начальник, большая фигура которого оставалась в тени.

Но голос! Такой противный тоненький фальцет встречается в лучшем случае один на тысячу человек. Поэтому, еще не разглядев его, я уже знал, что это тот самый здоровенный капитан, разжалованный в милицию из тюремной охраны, который летом не стал сажать Алешу Козырного, попавшегося на подпольном концерте.

– Здрассьте, Пал Палыч! Какими судьбами вы здесь? Вы же в Ленинграде командовали отделением милиции? – заторопился я, делая шаг поближе к свету, опасаясь, что чудаковатый капитан может меня не разглядеть и не узнать.

Здоровенный капитан – а это действительно был он, смерил меня подозрительным взглядом. Я прикусил язык. От того, что он меня узнает, могло стать только хуже. После того сомнительного розыгрыша, который я ведь тогда устроил в его отделении.

– Погоди пока оформлять, – распорядился капитан. – Мне с этим субчиком еще по душам поговорить надо. Воспитательную работу провести.

Один из сержантов, выходя из кабинета, смерил меня откровенно злым взглядом. Похоже, и здесь, в тьмутаракани Великих Лук подчиненные уже не жаловали своего начальника.

– Ну, рассказывай, почему не можешь доехать до Ленинграда? И где твой друг – Алеша Козырный? Садись, рассказывай…

Я плюхнулся на стул, и принялся рассказывать ему все, по порядку. Начиная с Одессы. И еще раньше. Как мы пытались записать альбом. Как сбежали от бандитов на юг. Как я украл нож у Беса. Как отстали от поезда.

Не знаю, что случилось в том милицейском кабинете, но меня невозможно было остановить. Наверное, это называется чистосердечным признанием? Короче, раскололся, как ореховая скорлупа. Словно, чудаковатый капитан был моей мамочкой, которой можно вывалить все.

Я опомнился, только когда понял, что уже рассказываю, как мы пели в электричках и как, уже здесь, я отдал Алеше последний рубль. Тут мне стало стыдно. Но, в общем-то, и рассказывать дальше было нечего.

– Так ты думаешь, что Алеша тебя кинул? – поинтересовался Пал Палыч. – Что-то я не верю. Он, по-моему, не подлец…

– Это пока он трезвый. А как только напьется… – возразил я. – Я три часа на вокзале прождал.

Капитан зычно скомандовал. Перед ним появились все те же два сержанта. Которым он велел тщательно осмотреть вокзал и окрестности. Найти «тощего и сутулого», вероятно очень пьяного, будет называть себя певцом или артистом. Может петь перед какой-нибудь компанией. А от меня потребовал описать – во что был одет Алеша. И сержанты удалились. Даже их спины выражали крайнее недовольство чудачествами своего командира.