Другие люди

Глава 26

Кох

Прошлым вечером, когда я спустился за газетой, парень лет семнадцати-восемнадцати сознательно толкнул меня. Да еще сказал с испанским акцентом, громко, чтобы все слышали: «Смотрите, куда идете, мистер». Я посмотрел направо, налево. Полицейских нет. Ни одного дружелюбного лица. Лишь испаноязычные люди, молодые, старые, в предвкушении драки.

Я вернулся в дом без газеты. Поднялся наверх, запер дверь на все замки, заточил себя в собственной квартире. Я не могу поговорить о том, как изменился район, с Мартой. Позвонить кому-нибудь из друзей, скажем, Олланбергу и рассказать о случившемся? Он подумает, что я сошел с ума, тревожась из-за юноши, толкнувшего меня на улице. Обратиться в полицию? Там меня тоже примут за психа. И я улегся спать, думая о том, что же со мной творится, почему из мухи я раздуваю слона.

Утром я все еще пребывал в мрачном настроении, но скоро позвонил мой ангел, Франсина, и я обрадовался как ребенок. Она сказала, что вынуждена задержаться на работе, а потому не может придти в назначенный час и просит разрешения заглянуть ко мне попозже. Я воспринял ее просьбу как неожиданный подарок. Как поздно, она хочет придти ко мне последней? Да, если это удобно. Я отвечаю, что разумеется удобно и тут же перезваниваю матери Муркоффа и прошу привести его ко мне сразу после школы, ибо отведенный ему час мне нужен для другого пациента. Нового, нуждающегося в экстренной помощи (ложь! ложь!), и все улаживается, Франсина в этот день будет последним пациентом Яго. И я пребываю в надежде, что после часа, проведенного на кушетке, мы перейдем из кабинета в гостиную, посидим лицом к лицу и выпьем чаю, как близкие друзья. Или я надеюсь, что смогу препроводить ее с кушетки в кабинете на кровать в спальне, как только она поймет глубину охватившей меня страсти. Какие фантазии роятся в мусорной корзине, именуемой моей головой, что сделает она, что — я, что сделаем мы вместе. Я начинаю верить, что такое возможно.Это уже запредельная фантазия, не так ли?

Она здоровается со мной, как обычно, мы обмениваемся рукопожатием, дань моему европейскому происхождению. В Вене я бы поцеловал ее нежную руку. Здесь же задерживаю ее руку в своей, наслаждаясь теплом плоти, бархатистостью кожи. И думаю о коже, которую никогда не видел, на пояснице, под коленями.

Выражение ее лица знакомо любому достаточно опытному психоаналитику: сегодня я приготовила для вас подарок.Означает это одно: она намеревается сказать мне нечто такое, что я, по ее разумению, давно мечтаю услышать. Жестом я предлагаю ей занять место на кушетке, жду, пока она уляжется, сначала сядет, затем поднимет ноги, обопрется на кушетку локтем, потом ляжет на спину, вытянется, грудь ее, не стянутая бюстгальтером, будет подниматься при каждом вдохе и опускаться при выдохе. Затянувшаяся пауза иногда трактуется: «Я отказываюсь говорить»,но сегодня я чувствую, что она просто собирается с мыслями. И вот ее прорвало.

— В тот раз, когда я приехала к вам сразу после того, как меня изнасиловали, вы сказали, что у меня нет призвания.

— Да.

— И я не знаю, как распорядиться своей жизнью.

— Да.

— Разве не опасно говорить такое человеку в стрессовом состоянии?

— Я был бы плохим психоаналитиком, если б иногда не шел на риск.

— Рискуйте собственной жизнью, не моей.

— А теперь послушайте, Франсина. Случившееся потрясло вас. Но моя бестактность вызвала злость, которая позволила сохранить в вашей памяти мысль о призвании. И теперь она вернулась, чтобы мы могли об этом поговорить.

Внезапно Франсина садится, ставит ноги на пол, поворачивается ко мне.

— Я могла покончить жизнь самоубийством.

— Франсина, есть люди, которые могут покончить с собой, и те, кто не может. Вы относитесь к последним.

— Вы играли моей жизнью.

— Я не играл.

— Почему вы были уверены, что я не наложу на себя руки?

— Дело тут не в уверенности, но в большом опыте.

Ее лицо покраснело от гнева.

— Риску подвергались не вы!

— Пожалуйста, прилягте.

— Нет. Вы, между прочим, врач. Если я прихожу со сломанной рукой, мне хочется, чтобы наложили гипс.

— Если вы приходите с гриппом и просите, чтобы вам сделали бесполезный укол пенициллина, я вам откажу, хотя гораздо проще достать шприц и ампулу. Психоанализ — это процесс. Мгновенных результатов ждать не приходится. Пожалуйста, ложитесь.

Вместо этого она встает.

— Такие отношения неприемлемы, доктор Кох. Я говорю, вы слушаете. Я должна быть с вами откровенна, но ответной откровенности я не чувствую. Я даю больше, чем получаю. Это не годится.

Я по-прежнему сидел.

— Моя дорогая Франсина. Стоит мне сказать что-то в неподходящее время, вы клеймите меня позором. Если я молчу, результат тот же. Я не фокусник. Психоанализ — это познание самого себя. Повторюсь, это процесс, и процесс длительный. Я всего лишь чистая доска. А пишите на ней вы.

— Почему мы не можем поговорить, как обычные люди?

— Пожалуйста, ложитесь на кушетку. Со священником в исповедальне не говорят как с подругой, которая тут же может прокомментировать ваши слова.

— О, так вот кем вы себя мните?

— Вы прекрасно знаете, что я не священник, дорогая моя. Священник может отпустить вам грехи. Я могу лишь помочь вам познать себя.

— Как ловко вы выкрутились.

— Вы имеете право говорить все, что угодно, в том числе и колкости. А теперь, прошу вас, или ложитесь на кушетку, или уходите.

— Вы мне приказываете?

— Предлагаю.

Риск — благородное дело. Даже государства иной раз балансируют на грани войны. Я наблюдаю, как Франсина садится на краешек кушетки. Молчу. Она смотрит на меня.

— Мы, что два оленя, сцепившиеся рогами. Ни один не может уйти.

Наконец, она ложится. Я жду несколько секунд, прежде чем продолжить.

— Можете вы дать определение призванию? Подумайте, прежде чем ответить.

— Это не просто способ заработать на жизнь.

— Справедливо.

— Совокупность всего того, что зажигает тебя. То, что помогает тебе жить.

— Так что вы можете сказать о призвании вашего отца?

— Мой отец консультирует клиентов. Со многими из них он в приятельских отношениях. Он готовит их контракты. Он — советник по общим вопросам в образе адвоката.

— В образе?

— Эта работа не зажигает его.

— А что зажигает?

Помимо тебя,мысленно добавил я.

— Не знаю. Возможно, ничего. Он мог бы заняться многим другим.

— Например?

— Стать бизнесменом или послом, что-нибудь в этом роде.

— Слушайте внимательно. А кем бы он хотел быть?

— Кем-то еще.

Она поняла, что сказала что-то ужасное. Я дал ей пару секунд, чтобы прийти в себя, затем добавил:

— Второй адвокат. Томасси. Вы думаете, он тоже хотел бы быть кем-то еще?

— Вы сошли с ума? То, чем он занимается, ему очень нравится, и он ни на что не поменяет свою работу.

— В том числе и на вас?

— Ни на что.

— Вы полагаете, он способный адвокат?

— Он гений. Он готов без устали манипулировать людьми, законами.

— Ради какой цели?

— Это и есть цель, ему нравится процесс.

— У него есть призвание.

— В случае Томасси это одержимость.

— Да.

— Вы не любите Томасси, — добавила она после паузы.

— Я бы так не сказал.

— А я говорю. Вы не любите Джорджа.

— Мои пристрастия неуместны. Так уж получилось, что я не полисмен и не преступник. Я живу вне того мира, которым одержим Томасси. В моей жизни он мне не нужен. А вам?

— Вы коварный.

— В каком смысле?

— Вы подводите меня к мысли, что мне, возможно, не нравится Джордж.

— Вы хотите больше походить на Джорджа?

— Он такой энергичный.

— Энергии хватает и вам. Вам не по душе ваша работа?

— Кое-что из того, что я делаю на работе, мне нравится.

— Мог бы мистер Томасси сказать такое о своей работе?

— Нет. Он — фанатик во всем, что делает.