Портрет баронессы Зиммерштадт (СИ)

- Потом ты думал о других женщинах? - спросил Нодли.

- Да. Я начал бывать в Опере и на балах. Я нарочно выискивал среди дам самую юную и привлекательную, и, вернувшись к себе, лежал на диване и думал о ней, воскрешая в памяти её черты. А у меня, как у художника, память неплохая, я почти с первого взгляда запоминаю все характерные детали лица и фигуры. И вот тогда-то мой член и покидал меня. Потом наступал бурный оргазм, я мысленно сжимал в объятиях очередную красотку и почти физически ощущал, как мой член, которого в этот момент не было на мне, брызжет спермой...

Нодли подошёл к портрету и коснулся рукой холста - в том месте, где были изображены гениталии.

- Погладьте его, доктор, погладьте, мне приятно, - сказал Дэймон, разваливаясь в кресле.

- Что? - Нодли обернулся к нему.

- Когда вы гладите член на холсте, мой настоящий член это чувствует, - ответил художник.

- В самом деле?

Дэймон спустил с себя штаны и трусы и задрал рубашку, обнажив свой детородный орган. Тот был совсем небольшим, сморщенным и вялым, но когда доктор начал водить рукой по гениталиям на картине, настоящий член художника проявил некоторые признаки жизни.

- Если хотите убедиться, проведите эксперимент, - сказал Дэймон. - Вон в той коробке есть иголки с нитками; возьмите иголку и уколите член на холсте. Только слегка. Вы увидите, что выступит кровь. Не на холсте, а вот здесь, - и он обхватил руками свой пах.

- Я почему-то не сомневаюсь, что так и будет, - пробормотал доктор. - Однако, пожалуй, уколем для полной ясности.

- Колите между пенисом и мошонкой, вот сюда, - Дэймон отвёл в сторону пенис и пальцем показал, куда нужно колоть.

Нодли ткнул иглой в холст. Дэймон вздрогнул от боли, но рук от своих гениталий не оторвал, продолжая демонстрировать доктору то место, которое соответствовало уколотому месту на холсте.

Поправив очки, доктор наклонился к его паху. На коже, которую оттягивал Дэймон, выступила капелька крови. Нодли промокнул её платочком.

- Конечно, я мог бы сказать, что это самовнушение, - сказал он после короткого раздумья. - Такое редко, но бывает. Например, стигматы, которые появляются на руках и ногах некоторых религиозных фанатиков... Но у тебя явно другой случай.

- Ещё пару недель назад он хотя бы руководствовался моими желаниями, - сообщил Дэймон уныло. - Он уходил, когда я принимался думать о какой-то конкретной женщине, которую видел в тот день. Но в последнее время я никуда не выхожу и о женщинах стараюсь не думать, насколько это в моих силах. Но он продолжает уходить! Он насилует кого-то, я это отлично чувствую, но кого - понятия не имею...

Нодли придвинул к портрету второе кресло и уселся в него.

- Скажи, Дэймон, ты знаком с леди Паулиной Райзингэм? - спросил он.

- Не имею чести.

- Ты хотя бы знаешь, о ком речь?

- Без понятия, хотя фамилию Райзингэм я, конечно, слышал. Она известна в Аддисберге, - художник мрачно взглянул на Нодли. - Стало быть, мой член изнасиловал эту Паулину?

- Да, и не далее как сегодня ночью.

Дэймон задумался.

- Самое смешное, что я её совершенно не помню. Не знаю даже, как она выглядит... Возможно, я мельком видел её в Опере или на балу... Подозреваю, что он начал насиловать женщин, которых я видел когда-то давно или мельком и о которых думать забыл. Наверняка и бедняжку Паулину я видел всего пару секунд, а он вытащил её образ из моей памяти.

- Наука твой случай объяснить не в состоянии, - произнёс Нодли так, словно ставил окончательный диагноз.

- Скоро он начнёт насиловать первых встречных баб! - воскликнул Дэймон и в сердцах щёлкнул по пенису пальцем. - Он ненасытен! Больше всего меня бесит, что я не знаю, кого он трахает. При таком раскладе он запросто наградит меня сифилисом. В прошлую среду, вскоре после его возвращения, я обнаружил у себя в паху какую-то сыпь, которая чесалась весь день.

- А ты пробовал смыть его с портрета или закрасить? - спросил Нодли.

- Эта мысль пришла мне в первую же ночь, - ответил художник. - Но как только я начал стирать его с холста спиртовым тампоном, что-то стало твориться с моим собственным членом. Я удалил с портрета половину пениса, но при этом исчезла половина моего, настоящего. Исчезла совершенно безболезненно, как будто растворилась в воздухе! И появилась только когда я восстановил пенис на холсте.

Нодли промолчал. Он сидел, закинув нога на ногу, и смотрел на портрет. Крупный мужской ствол с мохнатой мошонкой казался на нём чем-то чужеродным. Как будто к прекрасной обнажённой девушке присосалось жуткое живое существо.

- Если хочешь, я могу созвать консилиум, - сказал наконец он. - Тебя осмотрят светила мировой науки. Это никоим образом не поможет, зато вызовет огласку, которая не нужна ни мне, ни тебе, ни тем женщинам, которые подверглись насилию.

- Не надо никаких светил, - пробурчал Дэймон. - Вы знаете, дядюшка, я много думал по этому поводу, и вот что мне пришло в голову. Пожалуй, я изображу на портрете другой член. Вместо своего.

- Попробуй, - кивнул доктор. - Только действуй осторожно, и желательно, чтобы я при этом присутствовал.

- Изображу не просто другой член, - продолжал художник, - а конкретный член, принадлежащий определённому человеку. Может, проклятье портрета перейдёт на него...

- Твой натурщик должен принадлежать к самым низшим слоям общества и не догадывался о том, зачем тебе понадобилось изображать его гениталии, - сказал доктор.

- Сегодня же разыщу такого человека и вечером доставлю сюда, - сказал Дэймон.

- Я тоже приеду, - пообещал Нодли, вставая. - Без меня не начинай никаких переделок в картине. Я должен наблюдать за ситуацией.

Вернувшись в этот день к себе, доктор Нодли отменил приём больных. Прислуга слышала, как он ходит в кабинете из угла в угол, что случалось с ним только в минуты сильного волнения. Едва только начал сгущаться вечер, он приказал закладывать карету.

В комнате, где стоял портрет баронессы Зиммерштадт, Нодли застал некоего невзрачного субъекта на вид лет двадцати восьми - тридцати, весьма неряшливо одетого, с накрашенными губами и подведёнными тушью глазами. При одном взгляде на него можно было без труда догадаться, к какой группе населения он принадлежит и чем занимается. К моменту прибытия Нодли он разделся почти догола, оставалось снять трусы.

- Это кто, твой папаша? - спросил субъект у Дэймона, дурашливо засмеявшись.

- Не задавай лишних вопросов, - ответил художник. - Позировать будешь при нём.

- Только позировать? - жеманясь, проговорил субъект. - А я-то думал, мы ещё и перепихнёмся.

Скудного вечернего света, лившегося из окна, явно недоставало, и потому справа и слева от портрета стояли подсвечники с горящими свечами. Субъект расположился на софе за портретом.

- Снимай трусы, - потребовал художник.

- Без проблем, - субъект, задрав ноги, освободился от этого последнего предмета одежды.

Дэймон поставил возле него подсвечник.

- Джимми, у тебя потрясающий член, - заметил он. - Именно такой мне и нужен.

- Всегда пожалуйста, только рот разинь пошире.

- Веди себя пристойно в присутствии джентльмена! - оборвал его Дэймон, кивая в сторону доктора. - А что касается твоего члена, то его надо изобразить в состоянии эрекции.

- Для этого я должен возбудиться, - ответил натурщик, поигрывая своим хоть и крупным, но дряблым пенисом. - Вот если бы ты взял его в рот, а? Тогда он сразу вскочит.

- Ещё чего. Просто дрочи.

Взяв палитру, Дэймон принялся выжимать на неё краски из тюбиков.

- Нашёл его на набережной Наяд, - негромко сообщил он Нодли. - Там таких полно. Согласился позировать в голом виде за две гинеи.

- Что ж, прекрасно, - доктор уселся в кресло перед портретом.

- Эй, Джимми, - крикнул Дэймон. - Мне нужно изобразить твой член, больше ничего! Ни твоего тела, ни тем более твоей физиономии. Но пенис ты должен представить мне в самом лучшем виде.