Вилла «Амалия»

– Я тебя встречу на вокзале. А сейчас позвоню в Жуаньи и закажу столик на ужин.

– Не надо. Я хочу вернуться в Париж завтра же вечером. Я ведь обещала маме приехать на праздник.

– Ну, тогда остается Тейи.

– Как хочешь. Он помолчал.

– Господи! Подумать только: ты едешь в Бретань! – печально прошептал он. – Я там не был больше тридцати лет… Ладно, я посажу тебя на пятичасовой поезд в Сансе. В шесть ты уже будешь в Париже. Тебе даже не придется заходить домой.

– Да, так будет лучше.

– С вокзала Берси поедешь прямо на Монпарнасский.

– Да.

– Это прямая линия метро.

– Да.

Он ждал ее на длинном, унылом до безобразия перроне Санса, одетый в плотную черную шерстяную рубашку навыпуск и черные джинсы. Шел дождь, но его черная кожаная широкополая шляпа, нахлобученная на лоб, защищала лицо.

– Анна-Элиана, не целуй меня, – я, кажется, приболел. Наверное, простудился.

Но Анна обняла и расцеловала его.

Он приехал в стареньком сером пикапчике-«ситроене».

Машина шла вдоль реки, вдоль плакучих ив. Он остановился на берегу и заехал на просторную охраняемую стоянку у ворот, ведущих в маленький городок – Тейи.

Она увидела это селение на воде, расположенное между Вильнёв-сюр-Йонн и Жуаньи. Даже и не селение, а миниатюрный портовый городок, выстроенный еще в XVII веке, с крепостными стенами и тремя воротами, такими узкими, что в них не проходили машины. Это была уменьшенная копия Венеции, только моложе. Город представлял собой сплошную пешеходную зону, довольно тихую и спокойную. Вдоль улиц тянулись старые, чопорного вида дома, черные и красные. После войны муниципалитет Тейи решил ничего не менять в городе – пусть остается таким, каким его видели все ушедшие поколения. Но позже власти все же приняли субсидию от региона или департамента, однако избрали самые незаметные, самые хитроумные способы модернизации. Таким образом, городок сохранил свою самобытность, но стал выглядеть менее запущенным и более зажиточным, даже богатым.

Они прошли сотню метров.

Он распахнул железную калитку, ведущую в убогий дворик. Посреди двора стоял мопед марки «солекс».

– Ты на нем ездишь?

– Видишь эти дома? Они принадлежали моему другу. Он умер.

– Прости.

– Не извиняйся. Он умер двенадцать лет назад.

– Ты его очень любил?

– Очень – не то слово. Я его просто любил. Любил – и всё.

– А мопедом ты пользуешься?

– Да, если нужно забрать посылку на почте или купить продукты в супермаркете. В наш город не допускаются ни легковые машины, ни грузовики, но мопеды, велосипеды и ролики мэрии запретить не удалось.

– А мне можно на нем покататься?

– Да сколько угодно.

– У нас в Бретани тоже были «солексы».

– И еще, помнишь, здоровенные велосипеды «пежо» с таким вместительным багажником.

Они вошли в «главный» дом – вполне банальный, но отнюдь не бедный, очень чистый, очень удобный и просторный; он состоял из десятка комнат, битком набитых мебелью и чересчур кокетливо убранных; здесь Жорж и проводил большую часть времени.

Дальше тянулся сад – буксовые кусты, ракитник, бамбук, цветник с гортензиями, фонтанчик у стены и всюду, куда ни глянь, пышные розы.

В дальнем конце сада, у самой воды, стояли два других домика, с виду более старых. Тот, что слева, утопал в глициниях. Второй, восточный, сплошь зарос плющом.

Из глубины сада – если смотреть с берега Йонны – было видно, что вся задняя стена «главного» дома, вплоть до почерневшей водосточной трубы, до самого ската крыши, увита виноградом.

Возле каждого из двух «речных» домов росло дерево, имелась лодка. Черная лодка у дома с плющом была привязана к кольцу, вделанному прямо в стену, выходившую на Йонну. Ее прикрывали мощные когтистые ветви шиповника, намертво вцепившегося корнями в береговой склон.

Левый дом, с глициниями, состоял из четырех комнат. Некогда друг Жоржа устроил здесь мастерскую для занятий живописью. Она и теперь была заставлена холстами, повернутыми лицевой стороной к стене. Вдобавок Жорж сложил здесь все свои старые пластинки, проигрыватели и кассеты. Этому дому был «придан» светло-зеленый пластмассовый ялик, надежно укрытый под шатром плакучей ивы.

В правом доме, увитом плющом, долгие годы никто не жил. Первая комната выходила в сад, в ней стояли старая железная печка и большой бильярдный стол с проеденным молью сукном. В спальне, окнами на Йонну, высилась старинная кровать с балдахином, на высоченных ножках, окруженная этажерками. Наверху, в пустой каморке, валялись на полу продавленные чемоданы. И во всех этих запущенных помещениях на окнах висели дырявые от моли занавеси, покрытые толстым слоем пыли.

– Нет, это невыносимо!

И Анна опять смахнула с лица паутину.

– Куда ни повернись, всюду эта гадость!

– Понимаешь, мой сосед – фанатик гигиены.

– Не вижу связи.

– Он все моет у себя в доме жавелевой водой, [2] даже телевизор, тостер и почтовый ящик. Сам по себе он душка, но за любым насекомым гоняется чуть ли не с бомбами. Этим я и объясняю тот факт, что наш сад просто кишит пауками: от его преследований все они перебрались ко мне.

У кромки воды он показал ей аронник, огромный розовый куст, одичавший и превратившийся в шиповник, который заполонил чуть ли не весь берег, старую черную «луарскую» лодку, яблони и уток-мандаринок – они подныривали под низкие ветви орешника или укрывались под плакучей ивой, как в шатре, рядом с яликом западного дома.

Мелкий дождик моросил не переставая, усердно ткал густую паутину тумана над рекой.

И чудилось, будто старинный мост Тейи плывет, парит где-то в потустороннем мире, над этим влажным туманным маревом.

Глава IV

– Пойдем пешком?

– Конечно.

Он прикрыл дверь дома. Она ждала его на тротуаре, у ограды.

– Дай я возьму тебя под руку, – попросил он.

– И весь Тейи-сюр-Йонн будет о тебе сплетничать.

– Ну и прекрасно. Тем лучше!

Так, под ручку, они и отправились в ресторан, расположенный прямо на причале, возле моста.

Туман опутал белесыми щупальцами опоры моста и липы на берегу.

Вода в реке совсем пропала из виду.

– До чего же приятно!

– Что приятно?

– Чувствовать на своей руке женскую руку.

В ресторане Жорж заказал себе куропатку с жареными орешками и пюре.

Анна взяла филе из ягненка и запеченные лисички.

Жорж все твердил, что он безумно счастлив сидеть и есть рядом с ней.

Затем, в ожидании поезда, они прогулялись вдоль реки.

Туман почти рассеялся. Воздух потеплел. На мощеном причале стояла каменная скамья. Мелкие волны Йонны поблескивали, набегая на листья кувшинок. У самой воды, в трещине между камнями, пробился молоденький терн.

В конечном счете Анна Хидден так и не рассказала ничего определенного. Жорж понуждал ее исповедаться, но исповеди он не услышал. И сказал:

– По-моему, моя маленькая школьная подружка превратилась в бургундскую улитку: я вижу, как она затаилась в своей раковине.

Она сжала его руку, чтобы он замолчал.

Пройдя еще несколько шагов, она остановилась.

И сказала ему:

– Жорж, я хочу больше, чем просто разойтись с Томасом; я решила оборвать все свои связи. Только не с тобой, конечно. Порвать со всеми, кроме тебя. Потому что ты мне нужен.

– И что я должен делать?

– Пока не знаю. Но я хочу вытравить из памяти всю свою прежнюю жизнь.

– По-моему, ты слегка рехнулась.

– Нет. Я еще не очень-то ясно представляю, как за это взяться. Все, что от тебя требуется в данный момент, – это быть рядом со мной, быть терпеливым, быть моим другом. Моим единственным другом. Согласен?

– Я-то согласен, но зачем тебе все это?

– Никаких «зачем», просто сохрани мою тайну!

– Обожаю тайны.

– Не тайны, а тайну. Мою.

– Ладно. Обещаю тебе полную сохранность твоей тайны.