Вилла «Амалия»

В понедельник утром, задолго до восьми часов, Анна уже сидела за рулем; дверца ее машины была распахнута.

Томас стоял на тротуаре, застегивая рубашку.

Они торопливо перешептывались. Он говорил:

– Я тебя люблю.

– Нет.

– Ну нельзя же вот так просто взять и расстаться.

– Можно.

– Мы вместе уже пятнадцать лет.

– И что с того?

– Нам нужно объясниться.

– Это бесполезно.

– Но я не позволю тебе разрушить мою жизнь ни с того ни с сего, без всякой причины, без всяких объяснений.

Его голос сорвался на нелепый пронзительный фальцет. Вдали на тротуаре показался прохожий. Она сказала, очень тихо:

– Закрой, пожалуйста, дверцу.

– Анна, я люблю тебя.

– Это ложь.

Внезапно лицо Томаса исказилось. Он побледнел до синевы. Ей наконец удалось захлопнуть дверцу машины.

– Сегодня вечером… сегодня вечером, – умолял он сквозь стекло.

Она взглянула в зеркало заднего вида: он оперся на капот одного из припаркованных автомобилей и, подняв голову, жадно ловил ртом воздух.

Она толкнула дверь музыкального издательства. Поднялась в свой кабинет, оставила там шарф, сумку, пальто. Вошла в кабинет Ролана, включила кофеварку, сходила набрать воды в туалете под лестницей. Подняла глаза и поймала свое отражение в маленьком зеркальце над раковиной. Это была женщина, чье тело постоянно изменялось. В какие-то дни она выглядела мускулистой, спортивной (Анна любила плавать, она плавала несколько раз в неделю) – воплощение здоровья. В другое время бывала рыхлой, обмякшей, до странности неуклюжей. Сегодня выдался как раз такой скверный день. И лицо у нее было скверное – осунувшееся, острое, бледное.

Она позвонила Жоржу по номеру, который тот ей дал.

Он отвечал на ее вопросы как-то вяло.

– Я тебя разбудила, да?

– Д-да, – ответил он после короткой заминки.

– Ладно, я перезвоню попозже. Я довольно грубо тебя отшила. Но ты уж на меня не сердись.

– О, я не сержусь.

– Я очень рада, что мы с тобой снова встретились.

– Я тоже очень рад, что мы с тобой снова встретились.

– Мне просто нужно было остаться одной. Мне и сейчас необходимо побыть одной. Я думаю, моя жизнь, вся сущность моей жизни сводится к этому желанию – быть одной.

– Разве ты никогда не жила одна?

– Нет.

– Я обязательно выпью за это. Спущусь днем в мамочкин погреб, откупорю бутылку самого лучшего вина и выпью его, думая о тебе. Выпью за сущность твоей жизни и за нашу встречу. Живи одна. Живи одна и приезжай ко мне, когда захочешь. Сейчас я тебе скажу, почему это так хорошо – начать взрослеть в том возрасте, которого ты достигла. Потому что возраст, которого ты достигла, – это и мой возраст.

Глава II

– Что касается меня, я возьму только сырую печень со спаржей.

Сделав заказ, они умолкли. Потом Анна передумала и снова подозвала официанта:

– Я хочу, чтобы вы мне приготовили еще и салат.

– Простой зеленый салат?

– Да. Но без уксуса. Только с лимонным соком. Соль, оливковое масло и лимон.

Сомелье принес вино. Томас пригубил его. Когда сомелье отошел, Томас торжественно объявил:

– Я хочу, чтобы мы все обсудили серьезно.

– Разумеется серьезно, как же иначе, – ответила она.

И они снова замолчали.

Потом Анна сказала:

– Томас, надеюсь, ты не забыл, что выходные я проведу в Бретани. Я уезжаю в субботу днем, проведу праздник Трех царей с мамой.

– Я знаю.

И снова наступило молчание.

– Но я не то собирался с тобой обсуждать. Анна, я хотел, чтобы ты, именно ты начала этот разговор.

– Вот это уже потруднее.

– Чтобы ты мне объяснила…

– А вот это, наверное, и вовсе невозможно.

– Почему?

– Я сильно сомневаюсь, что это я должна что-либо объяснять. Пересмотри-ка свою жизнь. Вспомни садик в Шуази, где растет лавр. Вспомни, как ты проходишь по лужайке. И на крыльце тебя ждет молодая женщина. И она тянется к тебе с поцелуем.

Внезапно она осекается. Он не нарушил эту паузу. И не поднял на нее глаза.

Спустя минуту он прошептал:

– Скажи мне, как ты намерена поступить?

Она молчала, пока официант подавал на стол. Когда они остались наедине, она сказала:

– Уходи прочь.

– Нет.

– Ты должен уйти, Томас. Дом принадлежит мне, и моя жизнь теперь тоже принадлежит только мне.

– Даже речи быть не может, – возразил Томас.

Он бросил салфетку на стол.

– Неужели ты надеешься, что я буду спокойно смотреть, как ты разрушаешь все, что было до сих пор нашей жизнью?

– Да, надеюсь. Потому что мне сорок семь лет. Потому что сорок семь лет назад я родилась в маленьком бретонском городишке, где девочки носили длинные косы и подтягивали шерстяные носки повыше, к самым коленкам. Вот она, моя убогая правда. Я больше не имею права на ошибку.

– А я, значит, ошибка?

– Нет, Томас, ты даже не ошибка. Ты – недоразумение. Обыкновенное недоразумение.

И тогда из уст Томаса полились угрозы. Голос окреп. Тон внезапно стал едким, напористым. Он прибегал уже не к доводам, а к юридическим терминам. Заверял, что никогда не позволит ей осуществить свое намерение. И тут же торжественно клялся, что отныне посвятит ей всю свою жизнь. Потом вдруг схватил ее за руки и сказал:

– Я люблю тебя…

– Прекрати. Не произноси этих слов, пожалуйста, иначе я встану и уйду.

– Но в глубине души я…

И он повторил эти слова. Тогда она встала и покинула ресторан.

Наступило время обеда, но она не чувствовала голода. Она находилась в том квартале, где работала. Вышла, чтобы купить газеты. Стояла серенькая, пасмурная погода. Было слишком холодно, чтобы сидеть на скамейке в сквере. Она уже решила зайти в кафе и шла по улице, просматривая на ходу газету, как вдруг резко остановилась.

В большой витрине агентства по торговле недвижимостью красовалось около десятка фотографий домов.

Она сосредоточенно изучила снимки, цены. Здесь выставлялись на продажу самые разнообразные строения: маленький заброшенный вокзальчик где-то в горной глуши, загородный дом в Нейи, лофт в районе площади Бастилии, средневековый, занесенный песком порт на Атлантике, три особняка в восьмом округе. Еще не решившись окончательно, она уже медленно, как во сне, отворила дверь, села перед пожилым мужчиной в полосатом костюме, с длинными полуседыми волосами, и тот внимательно выслушал ее. В какой-то момент он ее остановил, поднялся и попросил следовать за ним.

Они перешли в кабинет директора агентства.

Она назвалась вымышленным именем. Они завели досье под этим придуманным ею именем. Она никого не оповестила. Никому ничего не стала сообщать. Оставила им только номер своего мобильника. Это был старенький, дышащий на ладан телефон, с него звонили по карточке. Она купила его два года назад на развале в районе Сент-Уана.

В тот же день после обеда она уволилась. Ей не составило труда уладить это с Роланом; они сотрудничали больше десяти лет, он был музыкальным издателем.

– Ну, хорошо, Анна. Итак, подведем итоги: вы больше у меня не служите, но я остаюсь издателем всего, что вы сочините в будущем?

– Да.

Он не знал, что ей еще сказать. И признался откровенно:

– Не знаю, что вам сказать.

– О, все и так хорошо.

– Ничего себе год начинается!

– Да уж…

– Удивительно теплая погода, – добавил он. – У меня в саду даже почки набухли.

– Неужели?

Они условились, что она останется еще на неделю, чтобы ознакомить его с текущими делами, а главное, посвятить во все хитрости и мании, которыми страдал ее компьютер.

– Если мы закончим к пятнице, в субботу я уеду. Я собираюсь к матери, в Бретань.

– Ну, разумеется. Мы все завершим, когда вам будет угодно.

– На этот раз я пробуду там еще какое-то время после праздника.