Сцены из провинциальной жизни

— Приходи на занятия катехизисом в пятницу, — приказывают ему.

Когда он не приходит, они сообщают священнику, что в третьем классе есть вероотступник. Священник передает через них, что он должен ходить на занятия катехизисом. Он подозревает, что они все это выдумали, и в следующую пятницу остается дома, затаившись.

Старшие мальчики-католики начинают ему намекать, что не верят его россказням, будто он был католиком в Кейптауне. Но теперь он зашел уже слишком далеко, и возврата нет. Если он скажет: «Я сделал ошибку, на самом деле я христианин», — то покроет себя позором. Кроме того, даже если ему и приходится выносить издевательства африканеров и допросы истинных католиков, разве два свободных от занятий часа в неделю того не стоят? Свободные часы, когда можно разгуливать по пустой площадке для игр, беседуя с евреями?

Однажды, в субботу днем, когда весь Вустер, замученный жарой, спит, он берет велосипед и едет на Дорп-стрит.

Обычно он обходит Дорп-стрит стороной, потому что именно там находится католическая церковь. Но сегодня на этой улице безлюдно и не слышно ни звука, кроме журчания воды в канавах. Он с безразличным видом проезжает мимо, притворяясь, что не смотрит в сторону церкви.

Церковь не такая большая, как он себе представлял. Это низкое здание с маленькой статуей над портиком: Мадонна в капюшоне с Младенцем на руках.

Он добирается до конца улицы. Ему бы хотелось повернуть и взглянуть еще раз, но он боится искушать судьбу, боится, что появится священник в черном и сделает ему знак остановиться.

Мальчики-католики изводят его и отпускают насмешливые замечания, христиане преследуют, но евреи не осуждают. Евреи притворяются, будто ничего не замечают. Евреи тоже носят туфли. В общем, ему довольно уютно с евреями. Евреи не так уж плохи.

И тем не менее с евреями нужно быть осторожным. Потому что евреи всюду, евреи захватывают страну. Он слышит это со всех сторон, но особенно от своих дядей, двух холостых братьев матери, когда они приезжают погостить. Норман и Ланс приезжают каждое лето, точно перелетные птицы, хотя редко одновременно. Они спят на диване, встают в одиннадцать утра, часами слоняются по дому, сонные, полуодетые и непричесанные. У обоих есть по автомобилю, иногда удается их уговорить, чтобы они покатали сестру и ее сыновей, но, судя по всему, они предпочитают проводить время куря, попивая чай и беседуя о прежних временах. Потом они ужинают, а после ужина до полуночи играют в покер или рамми^[3] с тем, кого уговорят бодрствовать с ними.

Он любит слушать, как мама и дяди в тысячный раз вспоминают свое детство на ферме. Он никогда не бывает так счастлив, как слушая эти истории, шутки и смех. Его друзья в Вустере не могут похвалиться семьями, у которых есть подобные истории. Это делает его особенным: две фермы — ферма его матери, ферма его отца и истории об этих фермах. Через эти фермы он корнями связан с прошлым, благодаря фермам у него есть реальная ценность.

Есть еще и третья ферма: Скипперсклооф неподалеку от Уиллистона. У его семьи там нет корней, это ферма, которая досталась им благодаря браку. И тем не менее Скипперсклооф тоже имеет значение. Все фермы имеют значение. Фермы — это место, где свобода, где жизнь.

В историях, которые рассказывают Норман, Ланс и мама, мелькают фигуры евреев, комичные, лукавые, но в то же время коварные и бессердечные, как шакалы. Евреи из Удтшоорна каждый год приезжали на ферму покупать перья страуса у их отца — его дедушки. Они убедили его отказаться от шерсти и разводить только страусов. Страусы сделают его богатым, уверяли они. А потом в один прекрасный день на рынке цены на страусовые перья упали. Евреи отказались покупать перья, и дед разорился. Все в этом районе разорились, и евреи прибрали к рукам их фермы. «Вот как действуют евреи, — говорит Норман, — никогда нельзя доверять евреям».

Отец возражает. Отец не может позволить себе открыто осуждать евреев, так как работает у еврея. «Стэндард кэннерз», где он служит бухгалтером, принадлежит Вольфу Хеллеру, который перевез отца из Кейптауна в Вустер, когда тот потерял работу на государственной службе. Будущее их семьи связано с будущим «Стэндард кэннерз». Став владельцем этой фирмы несколько лет назад, Вольф Хеллер вскоре превратил ее в гиганта в мире консервов. В «Стэндард кэннерз» блестящие перспективы для таких, как он, говорит отец, с юридическим образованием.

Таким образом Вольф Хеллер не подлежит суровой критике в числе евреев. Вольф Хеллер заботится о своих служащих. Он даже покупает им подарки на Рождество, хотя Рождество ничего не значит для евреев.

В школе в Вустере нет детей Хеллера. Если у Хеллера вообще есть дети, то их, вероятно, посылают в Кейптаун, в SACS — это еврейская школа во всех отношениях, кроме названия. Еврейских семей также нет в Реюнион-Парк. Евреи Вустера живут в более старой, зеленой и тенистой части городка. Хотя в его классе есть еврейские мальчики, его никогда не приглашают к ним домой. Он видит их только в школе, объединяясь с ними во время свободных от занятий часов, когда евреи и католики находятся в изоляции и вызывают гнев христиан.

Однако время от времени по каким-то неясным причинам освобождение, дающее им свободу во время религиозных собраний, отменяется, и их вызывают в зал.

В зале всегда яблоку негде упасть. Старшие мальчики занимают сидячие места, а малышня сидит на полу. Евреи и католики — всего около двадцати человек — пробираются среди них, ища себе места. Руки исподтишка хватают их за лодыжки, пытаясь повалить.

Пастор уже на сцене — это бледный молодой человек в черном костюме и белом галстуке. Он произносит проповедь высоким монотонным голосом, растягивая долгие гласные, педантично произнося каждую букву каждого слова. Когда проповедь закончена, они должны встать на молитву. Что следует делать католику во время христианской молитвы? Закрыть глаза и шевелить губами или притвориться, будто его здесь нет? Он не видит ни одного из настоящих католиков и стоит с безучастным видом и отсутствующим взглядом.

Пастор садится. Раздают молитвенники: пришло время петь. Одна из учительниц выходит вперед, чтобы дирижировать. «Al die veld is frolic, al die voeltjies sing», — поют ученики младших классов. Затем встают старшеклассники. «Uit die blou van onse hemel», — поют они глубокими голосами, стоя по стойке смирно, их суровый взгляд устремлен вперед: это национальный гимн, их национальный гимн. К ним неуверенно и нервно присоединяются младшие мальчики. Учительница, наклонившись над ними и размахивая руками, как будто оправляет перья, старается их вдохновить, подбодрить. «Ons sal antwoord op jou roepstem, ons sal offer wat jy vra» («Мы ответим на твой призыв»), — поют они.

Наконец все закончено. Учителя спускаются с возвышения, сначала директор школы, за ним пастор, затем остальные. Мальчики строем выходят из зала. Чей-то кулак бьет его по почкам, это быстрый, внезапный удар, незаметный со стороны. «Jood!» — шепчет голос. Потом он выходит из зала — он свободен, снова можно дышать свежим воздухом.

Несмотря на угрозы со стороны настоящих католиков, несмотря на возможность того, что священник придет к его родителям и разоблачит его, он благодарен за вдохновение, побудившее выбрать Рим. Он благодарен Церкви, которая дает ему убежище, у него нет сожалений, и он по-прежнему хочет быть католиком. Если быть христианином означает петь гимны и слушать проповеди, а потом идти мучить евреев, то у него нет желания быть христианином. Не его вина, что католики Вустера — не римские католики, что они ничего не знают о том, как Гораций и его друзья обороняли мост над Тибром («Тибр, отец Тибр, которому молимся мы, римляне»), о том, как Леонид со своими спартанцами оборонял Фермопилы, о том, как Роланд защищал горный проход от сарацин. Он не может представить себе ничего более героического, чем оборонять проход в горах, ничего более благородного, чем отдать жизнь ради спасения других людей, которые потом будут рыдать над трупом героя. Вот кем ему хочется быть — героем. Вот каким должен быть настоящий римский католицизм.