Черное солнце

Татьяна Николаевна понимала, о чем думает муж, слушая Диму, она видела, что он немного успокоился. Ей тоже стало немного легче — все-таки хоть какая-то ясность. Она знала, что отговорить Диму все равно не удастся, значит, придется смириться и ждать его.

Когда подошло время чая, все немного отвлеклись от темы Диминого отъезда. Говорили о политике, о минувших выборах президента, о пожаре на Моховой (Манеж — это наша молодость, вздыхала Татьяна Николаевна), о наступившей весне и о том, что пора съездить на дачу. Саша с гордостью рассказал о своей новой машине — подержанный «Субару», но зато какой класс! Родители с уважением слушали среднего сына, хотя и не очень понимали, почему подержанной машиной надо так гордиться. Но если говорит, значит, так и есть. Павел вышел покурить, а Дима в разговоре о «Субару» не участвовал, ему вообще было все равно, что «Субару», что «Мицубиси». Он пил чай с отсутствующим видом. Дима видел себя в госпитале в Чечне стоящим за операционным столом.

Расстались в одиннадцатом часу — Саше пора было на работу. Родители обнялись с Димой, он просил не провожать их, чтобы не устраивать никаких драм и не мучить друг друга. Татьяна Николаевна всплакнула, и Андрей Сергеевич обнял ее и увел в комнату, махнув Диме рукой: уходите.

Саша развез братьев по домам. Времени у него было в обрез, но он так хотел показать братьям свою машину в деле. Они вежливо нахваливали ее, хотя ни того, ни другого не волновали ни марки машин, ни то, насколько они маневренны и какую скорость могут развить. Дима — тот вообще забыл, какой марки автомобиль, но не стал переспрашивать брата, чтобы не обидеть его. Дима жил рядом с его клубом, и поэтому Саша сначала отвез Пашу в Бабушкино. Подъезжая к Диминому дому, Саша сказал:

— Когда вернешься, обещай, что придешь, наконец, в клуб.

— Я лучше на твой рок-концерт приду, хорошо, Шурик?

— Конечно, вот только когда он будет?

— Ну, когда-нибудь-то будет.

— Когда-нибудь обязательно. Сейчас альбом записываем.

— Здорово. Дашь послушать?

— Что значит послушать? Подарю диск с дарственной надписью. Жаль, ты не хочешь со мной сейчас пойти. Там такие девочки, такие танцы.

— Да какие мне сейчас девочки, Саш. У меня завтра в восемь оперативка, а в девять операция.

— Ну ладно, счастливо, брат. Как-то мы скомканно прощаемся, — Саша похлопал Диму по плечу.

— Почему скомканно? Нормально. С родителями посидели, как в добрые старые времена, давно мы так не сидели. Обещай мне, что будешь их навещать. Обещаешь?

— Обещаю. Ладно, пока.

Братья обнялись. Дима вышел и, помахав брату, пошел к своему подъезду. Саша резко тронул с места и отправился в клуб, думая о том, что сегодня ему как никогда хочется развлечься с кем-нибудь из танцовщиц.

4

После бессонной ночи, когда девушки должны были проползти незамеченными мимо военного лагеря, расположенного примерно в часе езды от их местонахождения, их подняли на час позже обычного. О том, чтобы выспаться, здесь не могло быть и речи — не для этого их сюда собрали.

Проползти вблизи охраны и остаться незамеченными удалось всем. Хасан, который встречал их с другой стороны лагеря, на обратном пути даже похвалил их. На слова одобрения здесь были скупы, и похвала из уст Хасана была неожиданной.

Во время завтрака Гульсум разглядывала девушек. Что привело сюда эту турчанку Суфию? А иранку Назахат? Идейные соображения? Желание стать крутой и много зарабатывать? Вот за этим, то есть за деньгами, которые будут платить за профессионализм, точно сюда приехала ее соседка по комнате Лена. Она этого не скрывала, и если бы Гульсум была более общительной, Лена, наверное, ей могла бы многое рассказать. Но у Гульсум не было никакого желания выслушивать откровения блондинки из Прибалтики. Ей было достаточно и коротких Лениных выплесков искренности и желания пообщаться. Гульсум вежливо слушала и ничего не отвечала, никак не комментировала рассказы Лены о своих заданиях в отрядах боевиков, о киллерских заказах на Украине, о сексе со случайными мужчинами, среди которых были в основном бандиты.

Лена, рассказав историю, смотрела на Гульсум — какое впечатление произвел ее рассказ, но поскольку по мимике ее напарницы определить было что-либо очень сложно (Гульсум никак не выражала своих эмоций), Лена решила больше никогда не делиться с этой мрачной чеченкой своими жизненными переживаниями. Однако потребность общаться была у Лены настолько велика, что при следующем удобном случае она опять обращалась к Гульсум с историями из своей жизни.

Тренировка в этот день была сокращена — девушкам решили дать немного перевести дух после ночных бдений, и они вернулись в свой лагерь немного раньше обычного. Лена и Гульсум вошли в комнату и тут же растянулись на постелях — все тело ныло после тренировки рукопашного боя.

— Похудела здесь килограмм на пять, просто класс, — сказала Лена, проводя руками по талии и бедрам. — Теперь можно хоть в стриптиз-клуб. У меня и так фигура была неплохая, а теперь просто супер, как у топ-модели.

Гульсум молчала, закрыв глаза.

— Ты спишь, что ли, Гульсум? — спросила Лена.

Гульсум не ответила. Пусть Лена думает, что она спит.

— Я тоже посплю. Ночью не дали, козлы. И чего гоняли, спрашивается? Проползти мимо этих арабов ничего не стоило. Они сонные как мухи были, а может, и обкуренные. Кто на них ночью нападать будет, кому они нужны? Но рукопашке тут классно учат. Приеду — всех вырубать буду. А ты, Гульсум? Чего молчишь все время? Ах, да, ты спишь. Ну, спи, ладно.

Лена закрыла глаза и тут же уснула. А Гульсум и не думала спать. Она опять вспоминала страшный рассказ соседа дяди Ибрагима…

Летнюю сессию в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, где училась Гульсум на искусствоведческом отделении исторического факультета (каким далеким и нереальным это теперь кажется!), она сдала досрочно — был всего один экзамен, зачеты она получила автоматом. Вдруг, неожиданно для себя резко соскучившись по родителям и брату, она решила приехать на пару дней в Грозный. А после этого вернуться в Москву и, приняв приглашение подруги, провести две недели на даче в Малаховке.

Она добиралась от Владикавказа домой на частном такси и еще тогда почувствовала, что случилось что-то непоправимое. Почему у нее возникло такое чувство, сказать не могла — поводов для беспокойства вроде бы не было. Война почти окончена, во всяком случае, в Грозном днем было спокойно, люди мирно ходили по улице, и их было немало. Восстанавливались многие здания, футбольная команда «Терек» приезжала в Москву и играла в чемпионате России. Ночью, конечно, никто не гулял и на машинах не ездил. На любой шум тут же открывалась стрельба, причем неизвестно, с какой стороны. Пока ехали, таксист обрисовал ей обстановку. И вот она уже перед воротами родного дома.

Но почему ей не хочется входить? Странная тишина во дворе. Никого — ни брата, ни соседей, ни собаки. Калитка открыта. В другое время Гульсум закричала бы: «Эй, есть кто дома? Почему молчите, не встречаете?» Но сейчас этого делать не хотелось. Она прошла по участку и увидела, что дверь, как и калитка, полуоткрыта.

Никого. Она вошла в пустую комнату. Под ногами хрустнули осколки стекла. На стене… Гульсум провела пальцем по обоям — кровь, запекшаяся кровь. Она еще раз оглядела комнату. Кто-то здесь убирался, причем не мама — мама никогда так не расставляла мебель. Кто-то убирался наспех, торопясь убрать следы разгрома. У Гульсум пересохло в горле и сильно забилось сердце. Где ее родные? Где мама? Отец? Брат? Что случилось? Она побежала к соседям.

Дома был только дядя Ибрагим. Он открыл ей объятия, и Гульсум сразу все поняла. Она смотрела на пожилого дядю Ибрагима широко раскрытыми глазами: что случилось? Но его слезы и покачивание головы сказали ей больше, чем она могла услышать. Гульсум бросилась ему на грудь и разрыдалась. Он гладил ее по голове.

Исмаил, брат Гульсум, на рынке подрался с пьяными солдатами. Они били его, а заступиться было некому — в этот момент на рынке были только старики, женщины и дети. Исмаил вырвался и убежал. Они — за ним. Но ему удалось скрыться и замести следы. С тех пор они искали Исмаила по всем домам. И, наконец, нашли. Когда вошли в дом, вели себя как обычно грубо, хотя на этот раз и были трезвыми. Или почти трезвыми, их трудно понять. Они схватили Исмаила: пойдешь, говорят, с нами. (Почему он, Ибрагим, знает, он как раз был у них, зашел за каким-то пустяком, сейчас даже не помнит зачем.) Исмаил вырывается — никуда не пойду. Мать, Фатима, начинает вежливо уговаривать солдат, предлагает им посидеть, попить чаю, поговорить. Они — ни в какую, берем парня, и все, там решим. Ибрагим понял, что его присутствие только раздражает солдат, потихоньку вышел и наблюдал из своего окна, что происходит у Аслахановых.