Люди с далекого берега

Дом Пойнтингов оказался видавшей виды, облезлой хибарой-полуразвалюхой. Она одиноко, по-отшельничьи ютилась в самом конце дороги, уныло маяча издалека. Не в пример женщинам Куэйл, известным домоседкам, Рози Пойнтинг на месте никак не сиделось. Я частенько видела, как, сопя, взбирается на горку эта миловидная толстуха. По виду ей никак не дашь больше тридцати, а она уже мать шестерых ребят, и седьмой на подходе.

Раз как-то, целый день угробив на приготовление нового торта, я всучила образец своего творчества, лимонный бисквит, Эдит и Мейзи Пойнтингам, чтоб отнесли домой к ужину. Я искренне считала свое творение, украшенное взбитым белком и приправленное лимонным соком, шедевром кулинарии и жаждала общественного признания. Девочек попросила только, чтоб принесли тарелку обратно.

Через час они вернулись с тарелкой и запиской от матери:

«Миссис Моут у меня именины во вторник пожалуста спеките такой пирог как Эдит дали только с шоколадом я вам пошлю пакетики с концентратами а деньги заплачу жду ответа остаюсь мисис Гарлэнд Пойнтинг».

Я дважды перечитала послание. Это что же, она приняла торт не как подарок, а как рекламу услуг? Меня слегка покоробило, что в записке никакого тебе «спасибо», но совсем доконало то, что Рози считает, будто я пользовалась концентратом!

— Очень жаль, Эдит, — сказала я, еще раз пробежав глазами записку, — но передай маме, что во вторник мне нужно печатать, да и вряд ли я вообще буду печь на той неделе.

Эдит, и глазом не моргнув, приняла мой отказ. В свои двенадцать она уже привыкла ко всему.

— Пойнтинги? Да ну их, — презрительно сказал Дэн Куэйл-младший, когда я попыталась осторожно позондировать почву. — Ветрогоны они, вот кто! Гарлэнд этот, к примеру, шныряет где ему вздумается, охотничает. Дичью при случае приторговывает. Так, разживается по мелочам. Ни на что другое не гож. А жена-то его! Гляньте, ни минуты дома не посидит! Чтоб детишкам чего сготовить, так нет. Конфетами пичкает да сушеной картошкой!

Дэн укоризненно покачал головой.

Я рассказала про то, как дала девчонкам пирог, и про записку от Рози. Он криво усмехнулся.

— Да плюньте вы! Именины небось у нее через полгода, не раньше. Таким ничего давать нельзя. Оглянуться не успеешь, все по ветру пустят. Дал им как-то старое пальто Сузи, почти неношеное, мало ей стало. На прошлой неделе гляжу — оно в луже, все пуговицы оторваны, и дырка здоровая светится. Никчемные они! Нечего вам о них и думать, хозяйка!

Выслушивая его, я все же не могла равнодушно смотреть, до чего заброшены дети Пойнтингов. И несмотря на советы Дэна, я продолжала им совать — когда шарф, когда перчатки — все, что попадало под руку, что могло бы им пригодиться хотя бы на время, хоть на чуть-чуть.

Регулярно школу посещали лишь самые младшие Пойнтинги. Редко случалось мне в толпе детей, бредущих по дороге в школу, заметить старших — Эдит, Гэрольда или Мейзи. В обязанности Эдит и Мейзи входили стирка и уборка. Одиннадцатилетний Гэрольд бродил с отцом по горам — охотился. А как стемнеет, крадучись шнырял от дома к дому, сбывал браконьерский товар — лосятину, оленину, куропаток, морских уток, зайчатину. Деньги от контрабандной торговли пополняли семейный бюджет, состоявший в основном из детских пособий Семейного фонда и пенсии, причитавшейся матери Гарлэнда, которая жила вместе с ними.

Если дети просили есть, Рози выдавала им деньги, и те бежали в магазинчик Дэна Куэйла и тратили их там по своему усмотрению, которое, конечно, вовсе не совпадало с предписанием диетологов. Когда деньги кончались, что случалось частенько, Рози принималась обегать самые зажиточные в Балине дома. Ее знали все. Для Пойнтингов повсюду откладывалось старье.

Неудивительно, что это нерадивое семейство вызывало презрение клана Куэйлов, где женщины ежедневно пекли хлеб, кормили детей домашним обедом, каждую субботу проводили в доме генеральную уборку, а во дворе на веревках постоянно трепетало и билось на ветру свежевыстиранное белье.

Но мы с Рози Пойнтинг были явно в чем-то схожи, ведь и мне не терпелось забросить домашние дела и отправиться гулять.

В магазин здесь, как правило, посылали детей, поручая им купить кое-какие мелочи, я же наведывалась туда сама. И накупала у нашего доброго соседа Дэна Куэйла-младшего множество всякой всячины; если же чего-то не оказывалось, я отправлялась пешком в Круглую Гавань или в Кишку — магазины там посолиднее.

В магазинчике у Дэна царил чудо какой порядок. В комнатке не больше самой обычной домашней столовой он умудрился разместить целый универсальный магазин, где имелось все, от резиновых сапог до горошка в банках. С потолка на шнурах свисали кастрюльки и сковородки. Картонные коробки с детскими вещами поставлены столбиком друг на дружку. Под полом в мешках — картофель, репа, капуста и морковь, а на полках позади прилавка аккуратно разложены школьные тетрадки, карандаши, урологические пилюли Додда. В углу под полкой с рыболовными снастями бочка с солониной. Дэн с Мелитой торговали сами, да еще им помогала старшая дочка, одиннадцатилетняя Дороти. Все трое безошибочно знали, где что лежит.

Мне нравилось бродить подолгу, даже в ненастную погоду, и я решила освободить Фарли от обязанности таскаться на почту, находившуюся в миле от нас, в Круглой Гавани; сама наведывалась туда раз в неделю. Наверное, местные женщины косились на меня, принимая за эдакую лихую спортсменку-одиночку, но, честное слово, торчать целыми днями, как они, дома я никак бы не смогла.

Единственным намеком на то, что обшарпанная дверь наспех сколоченной пристройки к дому почтмейстера может быть входом в почтовое отделение, служила броская, хоть и потускневшая металлическая табличка с канадским государственным гербом. Только благодаря этой почте да еще телеграфу по соседству с ней и осуществлялась связь поселка с окружающим миром. «Вестибюль» под стать входной двери был столь же непригляден. Ни единого стула, в углу горкой навалены пустые почтовые мешки в отметинах захаживающих сюда собак. Стены украшали портрет королевы в рамочке, рекламы типа: «Вся страна слушает и смотрит передачи федерального правительства!», пожелтевшее напоминание заблаговременно отправлять посылки к рождеству, выцветшая реклама, прославлявшая профессию канадского полицейского; под потолком — картонная табличка с уведомлением: «Название нашего населенного пункта» и точки, точки, точки, а над ними крупными буквами впечатано — БАЛИНА. Ни «деревня», ни «город». Всего лишь — населенный пункт. А ведь люди живут здесь с незапамятных времен, и это уже давно не просто «пункт». Но табличку прибили бог знает когда, никто на нее и внимания не обращал.

Если в воскресный день пароход прибывал по расписанию, почту можно было получить уже в понедельник днем (зимою, случалось, он запаздывал чуть ли не на неделю). Теперь днем и ночью я привыкла ловить звук пароходного гудка. По нему определяла, когда отправляться за почтой.

В первый раз, когда, добравшись до почты, я вошла в «вестибюль», там оказалось полно народу, в основном дети; они стояли, уставившись на мрачную стенку, откуда на них слепо смотрела запертая дверь с закрытым оконцем для выдачи. Но вот дверь приотворилась, высунулась голова Перси Ходдинотта, почтмейстера. Он в этот час с женой и сыном разбирал почту.

— А-а, здравствуйте, миссис Моуэт, прошу вас, заходите! — закивал он мне.

Смущенная таким исключительным вниманием к своей персоне, я пролепетала, что, мол, ничего, я постою, как все, в очереди. На мистера Ходдинотта мой отказ не подействовал, и, минуя очередь, которая вовсе не восприняла такой оборот дела как нечто необычное, я с почестями проследовала в святая святых — в то помещение, что скрывалось за дверью с окошком.

Как ни горько, пришлось признать, что и здесь существует сословный порядок. Считалось, раз мы приехали с «материка», где живут богачи, раз у нас есть средства на дорогу, на покупку дома и мебели, значит, мы достойнее многих окружающих. По-видимому, наш здешний статус определялся и еще какими-то местными критериями, но о них мы пока не догадывались. Как бы там ни было, а мистер Ходдинотт решил отнестись к нам с почтением.