Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Через десять лет зеленых бумажек у меня было очень много. Я был на хорошем счету у этой публики с Лубянки, и мои доходы от левых рейсов росли. А потом Советского Союза не стало, и я начал работать сам. Расстояния для меня потеряли значение, а поездки утратили романтический привкус новизны. Многое из того, что раньше было невозможным, стало доступным и даже обыденным. И все же я часто задаю себе тот идиотский вопрос, на который мне так и не ответил седой гебешник в небе над Афганистаном.

Через десять лет я стал другом одного африканского президента. Хотя «дружеским» его отношение ко мне можно назвать весьма условно. Слово «друг» в данном случае характеризует относительную степень свободы и безопасности, которую я имел на подконтрольных ему территориях. Да чего там скрывать? Ну, вы не можете его не знать, он очень часто появляется в теленовостях. Теперь он уже сидит не в президентском кресле, а на нарах. Зовут его Чарльз Тайлер. Говорят, во времена своего пребывания в Соединенных Штатах, он попал в исправительное заведение где-то в Новой Англии и там получил прозвище Слесарь Чарли. Будущий национальный лидер подрабатывал починкой старых автомобилей. Ему, кажется, это прозвище не очень нравилось, поэтому он избавлялся от всех своих соратников, которые позволяли себе фамильярно называть его Слесарем. Собственно, так поступают все правители, и демократы, и диктаторы. Разница только в том, что демократы старых друзей увольняют, а диктаторы расстреливают. Что касается меня, я даже за глаза звал его иначе. Чарли-бой. Я услышал однажды это прозвище от самой красивой женщины на свете. Вряд ли Тайлер прочтет мои записи, а, значит, они не нарушат его внутреннего спокойствия в комфортабельной спецтюрьме для военных преступников. Я ему должен быть благодарен. Он отдал мне трехэтажный дом в десяти минутах езды от президентского дворца, правда, не совсем безвозмездно. За это он получил от меня среднемагистральный самолет, одна половина которого служила президентским салоном, а другая легко трансформировалась в грузовой отсек. Это было очень удобно. Самолет часто совершал спецполеты по Африке, и никто не мог догадаться, что вместо официальных лиц он перевозит кое-что другое. А в условиях эмбарго это было особенно актуально. Самолет формально не являлся собственностью Тайлера, он числился за одной английской компанией, до истинных владельцев которой докопаться было невозможно. Официально я к этой компании не имел отношения, но в качестве деловых партнеров у меня тогда состояли такие люди, что разглашение их имен могло бы принести мне много-много проблем на рубеже тысячелетия. А теперь мне уже все равно, и эти могущественные люди вместе со своими могущественными именами потеряли для меня всякую ценность. Если говорить начистоту, Тайлер по документам тоже оставался владельцем своего дома. Делая подарок, он говорил мне: «Андрей, так будет лучше для всех. У тебя могут отобрать этот дом. У президента не отберут.» В этой стране все было странным и неправильным, но жизнь среди этой неправильности была пряной и острой, как никогда; она заставляла ценить на вес золота каждый прожитый день, и, вместе с тем, прожигать впустую целые годы. Над воротами дома надпись — «Собственность Эндрю Шута», над иллюминаторами самолета — «President of Liberia», но тем не менее, все было наоборот, и смысл произнесенных слов в этой стране всегда был обратным. Поэтому данное обещание легко забывалось, а о потерянном имуществе принято было не жалеть. Дом не жалко. И самолет не жалко. Ведь там, в Либерии, я нашел то, что стоило для меня больше, чем жизнь, и за это я заплатил очень высокую цену. Возможно, буду платить и впредь.

ГЛАВА 4 — ЛИБЕРИЯ, АЭРОДРОМ СПРИГГС, МАЙ 2003. МАРГАРЕТ.

В тот день, когда я увидел ее впервые, меня впечатлили лишь два ее явных достоинства. Грудь шестого размера и весьма доходный пивной бизнес в Монровии. Черную бизнес-леди звали Маргарет, сокращенно Мики. Откровенно говоря, меня с самого начала заинтересовала, в основном, первая строка перечисленного выше списка ее достоинств. Но были и другие. Например, живот, не мягкий и не слишком плоский, без складок, но и без рельефных мышц пресса, собственно, такой, каким обладают звезды индийских фильмов. Я очень любил ее целовать в середину этого индийского живота, сначала шутки ради, фыркая, как морской котик, в самый ее пупок. Но потом все чаще и чаще я делал это с нежностью, почти с любовью. Она была не совсем либерийкой, так что появление такого индийского животика в этой стране выпирающих ребер было генетически оправдано. Об этом я узнал на другой день нашего с ней знакомства. Ее папа, бизнесмен из Калькутты, в свое время открывший в Монровии первый пивной ресторан, бежал из страны, после того, как боевики прямо перед камерами западных и собственных журналистов кастрировали и убили бедного сержанта Сэмюэла Доу, которому в тот момент случилось быть президентом Либерии. Примерно так я понял историю чернокожей красавицы, сложив ее из обрывков наших с ней разговоров. Если верить Мики, это произошло в августе девяностого года. Доу, который доверял только своей охране, попал в ловушку в руки к боевикам племени Гио, а те передали президента людям Тайлера. Раджив Лимани, отец Мики, был другом этого самого сержанта Доу. Ну, что тут скажешь? Друзей следует выбирать более осмотрительно.

«Он уехал в Канаду или в Штаты, точно не знаю. Я его больше не видела и видеть не хочу,» — сказала Мики, когда после первого же сексуального эксперимента с ее роскошным черным телом я, вдохнув дым своей любимой «Ойо де Монтеррэй», начал ее подробно расспрашивать об отце. Ее реакция мне тогда показалась странной, ведь за несколько часов до этого она сама просила меня разыскать предка. Но об этом позже.

Второй день нашего знакомства был первым днем нашей близости. Мики набрасывалась на меня, как тигрица на говяжью тушу. Она засыпала меня тоннами вопросов в перерывах между бурными сексуальными атаками, а я пытался выведать у нее, каким образом эта черная красавица ухитрилась всю войну прожить в Монровии, да еще и приумножить свое немалое состояние. Она и сама атаковала меня не хуже банды рэбелов. Ее атаки были долгими, а передышки короткими, поэтому много узнать мне не удалось. Я понял из ее отрывистых ответов, что за спокойную жизнь в этом единственном охраняемом районе Монровии она заплатила любовными связями с президентом Тайлером и его сыном, а также предательством их обоих. Но в чем оно состояло, и почему мстительный Тайлер оставил ее в живых, Мики тогда не сказала.

— Послушай, мы тут с тобой это делаем без презерватива. Ну, как бы это сказать..., — полушутя, я сжевал свой вопрос, памятуя о том, что третья часть жителей этой страны носит в себе вирус СПИДа, и еще целый букет не менее опасных вирусов, бактерий и прочей флоры с фауной.

— Не бойся, — и Мики демонстративно поцеловала меня туда, куда, пожалуй, в тот момент я меньше всего ожидал получить поцелуй.

— Чарли-бой проверялся чуть ли не каждый день у своего придворного доктора. До и после моей постели. А младший вообще боялся меня. Только оральный секс, и ничего более. Причем, в презервативе, как в каком-нибудь европейском публичном доме. И вообще, если хочешь знать, за последние пять лет твой белый член это первый, который вошел в меня голым.

Я в тот момент вспомнил анекдот про бояр, услышавших от царя Петра Первого слово «голосование» и заявивших самодержцу о том, что голосование это истинно русская процедура. «Голым совали, голым и дальше будем совать», — пояснили свою позицию царю бояре. Но не стал рассказывать его Мики. «Жалко, что по-английски так не скаламбуришь,» — подумал я про себя, усмехнувшись. — «„Ту пут инсайд ит нэйкт“ звучит громоздко, формально и неэмоционально. В общем, скучно. У этих носителей языка скучно все, что связано с сексом. А к нам даже черные бабы липнут, как мухи к меду.»

Правды ради, следует признать, что это я прилип к Мики. Первый день нашего знакомства не сулил ничего необычного. Было это так.