Всё равно тебе водить

"Где твой сын?" — доносились вопли до моей комнаты, где я пытался сосредоточиться на "Рождении трагедии" Ницше. Мать гладила на кухне, не отвечая ни слова.

"Ему надо искать работу, а не всякую херню читать. От чтения никакого проку в жизни."

Отец всегда развивал немногочисленные, но понятные идеи относительно жизни.

"Книги — это дерьмо собачье. О карьере надо думать."

Пытаться сосредоточиться было безнадежным занятием.

В ВЕРОНЕ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ ХОРОШЕЙ СЕМЬИ УБИВАЕТ ОТЦА МОЛОТКОМ…

ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ НАСЛЕДСТВО

"Спорим, он ни одного экзамена не сдаст в этом сраном университете? Вот увидишь."

Я схватил дедушкино ружье. Охотничья винтовка, автоматическая, я знал, где она хранилась. Там же лежали патроны. Зарядил ее. Пересек коридор.

Приостановился перед кухонной дверью. Отец разорялся вовсю. Его голос перекрывал шум телевизора. Показывали дневную игру ТелеМайка.

"Конечно, неприятно будет провалиться, ясный перец!"

Снял предохранитель. Положил палец на собачку. Открыл дверь. Они с матерью изумленно на меня посмотрели.

— Ты какого хрена в кухню с ружьем приперся, засра… — начал было мой старик.

Я спустил курок. Один. Два. Три. Четыре. Пять выстрелов…

— Он ни одного экзамена не сдаст. Вот увидишь.

Я решил, что буду ходить заниматься во Фьорио.

Кафе Фьорио находилось на виа По. Я начал бывать там вместе с Энцей и Чиччо ещё со школы. Ходили туда каждый вечер есть мороженое. В конце концов, мы подружились с официантами и с хозяйкой. Для них мы были "те придурошные, с волосами": Энца — с фосфоресцирующими, Чиччо — с гребнем, я — бритый под ноль. Нам даже позволяли сидеть за столом, ничего не заказывая. Кроме того, нам делали скидки, а наши рожки с мороженным всегда были больше, чем у других.

Поэтому я начал заниматься во Фьорио. Читалось в его залах замечательно.

Обстановка вокруг была мягкой и успокаивающей. Я мог оставаться там часами, ни у кого не вызывая неудовольствия, даже если заказывал только чашечку кофе или стакан воды. Белый отштукатуренный потолок, деревянный пол, обтянутые бархатом сиденья… Лучшего дома у меня никогда не было. Для удобства, к экзамену по истории философии я переснял книги из Национальной библиотеки. Издания там были старые, потрепанные от долгого пользования. Изучая их, я спрашивал себя, сколько же глаз прочитало эти пожелтевшие от времени страницы. Я почему-то решил, что эти тома, такие бывалые, принесут мне удачу.

Утром в день экзамена я пришел в университет совершенно никакой.

Занимаясь, я практически не спал последнюю неделю. Я готовился больше трех месяцев.

Дожидаясь своей очереди, я установил, что оказался единственным, кто явился на экзамен в джинсах и теннисных тапочках. Прочие поэты-философы позаботились о том, чтобы принарядиться. Все они были в пиджаках и при галстуках, девушки по такому случаю щеголяли в самых что ни на есть коротеньких мини-юбках. У меня же вообще не было ни пиджака, ни галстука. А ноги, пожалуй, у меня чересчур волосатые.

Я откладывал до последнего, но наконец настал мой черед. Я уселся и положил на стол свои ксерокопии. Ассистент профессора бросил на них взгляд.

— Вы окончили геодезический техникум(15)? — спросил он, глядя мне в глаза.

— Да.

Он странновато улыбнулся.

— Посмотрим, как учат историю философии на стройплощадке.

Профессор тоже улыбнулся. Я — нет.

— Расскажите мне, что говорится в параграфе пятом второго издания "Трансцендентальной эстетики" Канта по поводу трансцендентального истолкования понятия времени.

Я окаменел. О чем он говорит? Что за параграф пятый? В книге, по которой я готовился, не было никакого параграфа пятого про трансцендентальное истолкование понятия времени.

— Итак? Что вы мне скажите?

— Ну, честно говоря, ничего подобного я не проходил.

— Как-как?

Поэты-философы затаили дыхание.

— В тексте, указанном в программе к экзамену, не было никакого параграфа пятого о трансцендентальном истолковании понятия времени, сказал я.

Профессор взял со стола положенную мной "Критику чистого разума". Проверил её.

— Где вы взяли этот том?

— В Национальной библиотеке.

— Здесь отсутствует параграф пятый. Кант добавил его в последующих изданиях.

Я и не знал, что первая редакция тоже переведена. Вам надо будет прийти ещё раз.

Я ничего не сказал.

— Следующий, пожалуйста, — сказал ассистент.

Вторая глава

Когда я уже потерял всякую надежду получить какой-либо ответ, пришло письмо из Рима. Мой запрос был удовлетворен. Я мог считать себя отказником по убеждениям.

Должно быть, желающих проходить гражданскую службу у цыган(16) оказалось так мало, что в Министерстве обороны сочли за лучшее подтвердить мой выбор:

СОБАК. Я должен был явиться в кабинет городского управления по делам отказников на следующей неделе, под Пасху. "Фантастика! — подумал я, — наконец-то начинается!" Но потом понял, что в каком-то смысле это было для меня началом конца. Ещё несколько дней, и школьные годы закончатся навеки. Мне стало не по себе. Я старел.

Альтернативная служба была, в конечном счете, сливным бачком, который вынесет меня, в конце концов, прямо в ту дыру, что называют "трудовой жизнью".

Рано или поздно я продамся ради зарплаты, которой будет едва хватать, чтобы выжить, платя взносы за машину, за посудомоечный автомат, за видео. Это вам не карьера от жестянщика до биржевого мага. Меня распылит в порошок смертоносная машина.

Три недели отдыха в год. Восемь часов работы в день. Конец недели свободный, да, конечно, как раз чтобы смотреть телевизор или выбраться куда-нибудь. Не смогу больше распоряжаться своим временем — да просто у меня не окажется времени собраться с мыслями, пока я буду тратить те крохи, что заработал, на покупку бесполезных вещей, сделанных такими же рабами, как я сам. Квадратура круга. Буду работать до старости, а в день ухода на пенсию окажется, что у меня рак.

Мне было очень не по себе.

Я врубил секс-пистолзовскую Problems и пошел на кухню искать шоколадную пасту.

Здание городской администрации было полно сотрудников, погруженных в чтение газет. Все без исключения читали только спортивные страницы. Сильный командный дух. Настоящие миссионеры. Кабинет отказников по убеждениям находился на самой верхотуре. Чтобы до него добраться, пришлось преодолеть жуткую череду лестничных маршей — с немалыми сложностями для сердечно-сосудистой системы. Там я обнаружил очередь из ребят, вызванных, как и я, на это утро. Все они носили бороды и длинные волосы. Я заново обрился под ноль только накануне вечером.

Дверь кабинета была закрыта. Внутри всё было тихо.

Час спустя мы всё еще ждали. Только в четверть одиннадцатого мы узрели, как из лестничной клетки появляется сотрудник. Высокий, смуглый, очень элегантный, очень надушенный. Он медленно приблизился к двери кабинета, открыл её изящным движением. Потом повернулся к нам:

— Привет, ребята. Меня зовут Ванни, и я к вашим услугам. Кто первый?

Один из бородачей поднял руку.

— Прекрасно. Заходи, — сказал Ванни.

Дверь за ними закрылась. "Начало хорошее, — подумал я. — Начало ну очень хорошее!"

Когда я уселся перед Ванни, мне пришло в голову, что он поливает себя «Денимом»

прямо из душа, не иначе.

— Так, значит ты — Вальтер, — сказал он, проводя рукой по прилизанным гелем волосам.

— Правильно, Вальтер, — сказал я, и вдруг заметил одну подробность, поначалу полностью от меня ускользнувшую: Ванни был косым. Правый глаз у него совершенно загулял.