Частное расследование

Лаптев включил жене телевизор; уходя, плотно прикрыл за собой дверь. Но к Алешке в комнату не пошел, потому что почувствовал голод. Зверский голод. Обедал-то двумя пирожками, а завтракать крепко не привык.

Суп был еще теплый, и Лаптев жадно начал есть, откусывая большие куски хлеба. Хлеб был свежий.

Алешка показался в дверях кухни и остановился в нерешительности. Лаптев трудно сглотнул кусок и, боясь, чтобы сын не ушел, махнул рукой ему и лишь потом сказал сдавленно:

- Чего стоишь? Есть-то все равно надо. Не помирать же теперь. Наливай, еще не остыло.

Усевшись через угол от отца, Алешка принялся за еду. Лаптев стал хлебать медленнее, искоса он глядел на сына. Тот всегда из миски ел. Тарелки было мало. А сейчас Лаптев поглядел и увидел, что ручища у Алешки чуть не в миску величиной. "Такой ручонкой ахнуть, - подумал он. - Тут не то что кровь, тут мозги могут брызнуть". А рука была хоть большой, но детской, мальчишеской. Какая-то царапина тянулась по гладкой нежной коже запястья. Заусеницы возле ногтей топырились. "Стень, стень, забери мои заусень", - вспомнился материн и бабкин заговор. "Стень, стень..." - и потереть о стену. Помогало.

И эта мягкая рука с ямочками на суставах, оказывается, была жестокой. И била до крови. Умела рвать тело так, что потом его нужно было сшивать.

- Яичницу, что ли, поджарим? - спросил Лаптев.

Сын согласно кивнул головой.

- Мне два. Тебе четыре?

- Ага.

Алешкино лицо было чистым: ни синяка, ни опухоли. Значит, сдачи не получил, а просто бил. А впрочем, ему сдачи не так легко и дать.

Доужинали молча. Алешка посуду помыл. А Лаптев глядел на него, понимая, что пора начинать разговор, но все ждал. Потом решил: "У него в комнате". Все оттягивал.

Наконец пришли к Алешке. Комнатенка была небольшая: стол, да кровать, да книжные полки, да шкаф со всяким барахлом. Лаптев за столом хорошее место занял, возле окна. Занавеска была сдвинута, и дома, что стояли через дорогу, глядели в ночь печальными желтыми глазами.

Алешка уселся на кровать. Она была низкой. И теперь Лаптев глядел на сына несколько свысока. А хотелось бы глаза в глаза, да не пересаживаться же.

- Рассказывай, - начал Лаптев.

- Ты все знаешь, - опустил голову сын.

- От других, - сказал Лаптев.

- Они же не врали.

- Наверно. Но не знаю, почему ты бил.

- Подрались. Вот и все.

- Он тебя тоже бил?

- Нет, - вздохнул Алешка.

- Значит, не подрались.

- Выходит...

- Почему ты его бил?

- Без причины не бьют. Значит, была причина.

- Что за причина?

- Я не могу ее сказать.

- Большой секрет?

- Да.

Разговор остановился. Но не потому, что Лаптев обдумывал. Ответ сына не был для него неожиданным. Лаптев знал, что Алешка бил этого мальчика, своего одноклассника, не из-за пустяка, не из-за мгновенной гневной вспышки. Плохо ли, хорошо, но Лаптев знал своего сына и даже сейчас верил в него.

- Он чем-то оскорбил тебя?

- Нет.

А Лаптев-то предполагал, что причина в этом. Хотя, убей, не мог себе представить, какие слова нужно бросить в лицо Алешке, чтобы тот сделался... чтобы, чтобы...

- Тогда я не понимаю, - медленно проговорил Лаптев. - Какая причина может быть, чтобы вот так... бить человека. Он ровня с тобой? По силе?

- Нет. Он слабее, - поугрюмел Алешка.

- Значит, ты справился? Без сопротивления?

- Я не виноват, - поднял Алешка голову. - Если я здоровый, если я сильный... Так я, значит, должен... Пусть не лезет, - оборвал он. - Без причины бы я его не тронул. Ты знаешь.

Да, это Лаптев знал. Без причины Алешка не тронет. Он и с причиной не тронет. Были случаи.

- Так почему? Что он сделал... или сказал?

Алешка поглядел на отца.

- Не могу я, ты понимаешь?

За окном, на автобусной остановке, в конце скупого фонарного света, двое мужчин курили. И Лаптеву захотелось. Но в комнате сына он никогда не курил.

- Та-ак... Ладно. Но ты можешь мне сказать, что сегодняшний случай не повторится?

Алешка ответил не задумываясь:

- Не могу.

- Конечно. Ты же сказал сегодня: "Так будет с каждым, кто раскроет рот". Значит, ты их будешь бить, бить и бить. Ты им сказал: "Я научу вас свободу любить". Так?

- Не совсем. Но, в общем, правильно.

- Какую свободу?

- Да при чем тут свобода? - махнул рукой Алешка. - Чего ты, не понимаешь?

Лаптев начинал нервничать и, чтобы сдержать себя, говорил еще медленнее:

- А как я могу понять, если чего ни спросишь, ты говоришь - тайна. Как я могу понять?

Сын молчал.

- Я понимаю одно. Видимо, я просто слепой. Я все проглядел. И зря радовался. Вот, думаю, какой сын у меня растет: большой, сильный Алешка. Это хорошо. А выходит, это плохо. Ты почувствовал свою силу, понял, что кулаком можно придавить и править. Ты и меня можешь сейчас вышибить отсюда и спокойно лечь спать. Ты уже сильнее. И жаловаться я не пойду. Давай и в доме диктатуру устанавливай. Право кулака.

- Ну, что ты ко мне пристал с этой силой, с кулаками? - поднялся Алешка и жалобно поглядел на отца. - Я же не виноват, что я такой. - Он протянул руки. - Ну, забери все это. Я отдам, только не упрекай...- и отвернулся. Но только на мгновение. А когда Лаптев вновь увидел его лицо, Алешка уже улыбался. Счастливой улыбкой цвел. Он прошелся по комнате, оглаживая большими руками плечи. А остановившись, погрозил отцу пальцем, хитро прищурился. - Не-ет, сказал он,- не отдам. Ведь это единственное, что у меня есть, - поднял он к лицу кулаки. - Единственное, чем я могу защитить. Никакой тайны нет, я все тебе скажу,- проговорил он решительно. - Всем скажу. Да в школе и знают, пренебрежительно сморщился он. - Дурака валяют. Вон тебе даже не сказали. Или ты притворяешься? - пристально поглядел он на отца. - Нет, не сказали. Я его бил за то, что эта скотина, - глядя сверху вниз на отца, декламировал Алешка, и не было улыбки на его лице. - Эта скотина оскорбила Машу и Лидию Викторовну. Он сказал... Он оскорбил и получил за это.

- Как оскорбил? Что...

- Подожди,- перебил его сын.- И я очень рад, что я - сильный. Я смогу защитить Машу и Лидию Викторовну. Вы все отказались... Вы испугались... Ты испугался.

- Чего я...

- Подожди. А я буду их защищать, - лицо Алешки потемнело, обрезалось, стало вдруг старше. - Больше некому. Я их не брошу. Я никого не боюсь, - злым шепотом говорил он. - Уж молчать-то я всех заставлю, раз больше ничего не могу. Поэтому хорошо, что я сильный. Я даже не представляю, что бы я делал, если бы сильным не был, - и он снова сел на кровать и на отца уже не глядел.

- Так чего же я испугался? - переспросил Лаптев.

- Не знаю чего, - резко ответил сын. - Начальства, наверно. А может, ты просто не захотел. А вообще-то я сам дурак. Я пришел к тебе всерьез, а ведь знал же, что у вас все понарошку. Просто идти больше некуда было. А у вас же вся газета понарошку, вроде нашей, классной. Только у вас напечатано, а все равно такие же игрушки. За зарплату. Ведь ты же сразу не захотел,- сказал он с упреком. - Я сразу понял, что ты ничего делать не будешь. Я только зашел, а ты сразу мне начал объяснять: не мой отдел, не мое дело. Никому нет дела. Все боятся или просто не хотят. Лидия Викторовна никому не нужна. Все только болтают языком. И в твоей газете тоже. Одна болтовня, одно вранье. Врут и врут. А когда надо помочь - все в кусты. И ты тоже. Я предполагал... Но я не думал... Я все же надеялся... Дурак, зачем я пошел...

Он говорил все это запальчиво, быстро, он снова глядел на отца. И лицо его разгорелось, румянец полыхал. Снова мальчишеским стало лицо, круглым. Мальчишеским. Хоть и злые слова он говорил.

А Лаптев не перебивал. Он сидел и ждал, пока Алешка выльется. А когда запал сына кончился, Лаптев поднялся, сходил за сигаретами. Бог с ним, можно и здесь разок покурить. Потому что курить было необходимо, а уйти нельзя. Он отодвинул стол от стены, чтобы пробраться к форточке, отогнув клеенку, сел на столешницу. Устроил поудобнее больную ногу. И тогда закурил, затянулся с наслаждением, выпуская дым в открытую форточку. Алешку он теперь не видел, сын сидел у него за спиной.