В любви, как на войне

ЖУРНАЛИСТЫ

В Белграде чахлая весна, полная маленьких, тронутых холодком цветов и едва раскрывшихся почек. Мы празднуем приход весны каждый день и весьма обильно. Мы – это прелестная банда русских журналистов, в основном работающих на западные издания. Вот вам список самых колоритных персонажей:

Фантомас. Лысый череп, черный кожаный плащ и неотразимая голливудская улыбка (один зуб вырвали прямо здесь, в Белграде, со страшными мучениями). Похож на смерть. Любит сидеть в уютных югославских кабачках за рюмкой виньяка (местный коньяк), звонить оттуда по мобильному в московскую редакцию и рассказывать, как над головой свистят пули. Свист пуль обычно изображает собутыльник. Приучил меня пить "вильяминовку" – что-то вроде самогона, настоянного на вишнях, с мягким, нежащим вкусом. Приятно пить в весенние белградские ночи.

Красавчик. Всегда чистые ботинки, даже если стоит по колено в дерьме. Костюмы из журнала мод.

Выглядит на миллион баксов в любой ситуации. Он так долго жил в Сербии, что стал типичным сербским мужчиной, "осербился", одним словом. Однажды ночью я безуспешно пыталась его соблазнить. Я задрала ему свитер и стала осторожно царапать коготками его красивую спину и касаться мягкими, осторожными губами его нежной, как у девственницы, кожи. Он терпел мои ласки с тем стоическим видом, какой, наверное, бывает у мужчин на приеме у врача-проктолога. Я так ему надоела, что он "отмазался" от меня, намекнув, что у него другая сексуальная ориентация. Да еще имел наглость пожаловаться, что женщины интересуются только его яркой внешностью, отнюдь не душой. При чем тут душа, хотела бы я знать?

Кажется, единственные шлюхи, с которыми он путается, – политика и разведка.

Позже его депортировали из Югославии как шпиона. Каждый раз, когда я вижу его по телевизору, я томно вздыхаю: "Ах, какой мужчина!"

ТРИ ФОТОГРАФА ПОД ОБЩЕЙ КЛИЧКОЙ УБЛЮДКИ. ОТЛИЧНЫЕ РЕБЯТА

Казах. Всегда более или менее пьян. Один из постоянных ритуалов его журналистской карьеры – маскировка нетрезвого состояния. Спит всего пять часов в сутки, остальные девятнадцать тихо и благородно выпивает. Образцовый пьяница.

Так мало спит, что не успевает протрезвиться. Первый раз я увидела его, когда он сидел в кабаке, пил виски и пел кому-то по мобильному телефону песни советских композиторов о любви могучим, хорошо поставленным голосом. Прославился своим прямым репортажем для казахского радио, который вел с горы Калемегдан в центре Белграда (место, где телевизионщики любили снимать бомбежку сербской столицы). Уснул прямо на горе, и в полночь коллеги разбудили его для прямого эфира. "Доброе утро, Алма-Ата, – начал Казах свой бессмертный репортаж, сразу спутав время суток. – Я стою на горе Килиманджаро". – "Идиот! – заорали вокруг. – Какой Килиманджаро! Хемингуэй хренов! Ты не в Африке". Исправить ошибку Казах не успел, потому что стал падать с горы, не выпуская из рук мобильник. Коллеги с ТВ-6 успели поймать его за ноги.

С Казахом у меня связано одно из самых красивых воспоминаний о Белграде. Однажды в пять утра он привел меня, сонную и упиравшуюся, на тот самый Калемегдан, в знаменитую старинную крепость. До этого мы шлялись всю ночь по городу, пили из фляжки коньяк, наблюдали с моста фантастический взрыв бомбы, а потом закусывали сочными лепешками с сыром и мясом, стоя под дождем около маленького ночного киоска с раскаленными жаровнями. И вот тут Казаху пришла в голову идея утащить меня в крепость. Я была не в восторге, да разве он спрашивал?

Мы поднялись на гору. Небо уже почти очистилось от туч, и круглый желтый глаз луны следил за нами, обливая все вокруг тоскливым покойницким светом. Вокруг не было ни души. И немудрено – в пять часов утра! И вот при этом призрачном лампадном свете я увидела феодальный силуэт замка, чарующего своей старинной прекрасной грубостью. Это было дико, печально и красиво. Мы бродили среди останков веков, и я трогала руками источенный столетиями холодный камень и как наяву видела рыцарей в доспехах, скачущих сквозь туман, с Мечами, зажатыми в высоко поднятых руках в железных перчатках, видела стрелы, летящие из бойниц, и расплавленный свинец, льющийся сверху, слышала тяжелые удары копыт, ликующие крики воинов, штурмующих замок, и стоны умирающих. Никто нам не мешал, сторожа куда-то попрятались – война, знаете ли, бомбежка. Казах все время бормотал стихи, и я умоляла его заткнуться. Он мешал мне сосредоточиться, уйти с головой в иллюзию прошлого.

Нам с ним вообще нравилось вдвоем шататься по ночам. Однажды в четыре часа утра нас поймала шайка сербских крестьян с автоматами в руках, прочесывавших лес в поисках сбитого американского летчика. Я была без документов, Казах, разумеется, с казахским паспортом, и оба мы уверяли, что мы русские. Мы были пьяны в стельку, и Казах все время читал стихи Бродского. Нас приняли за идиотов и отпустили.

Трезвым я видела Казаха всего один раз, в Москве, когда вызвала ему доктора с капельницей.

Мишка по прозвищу Зверь. Был задержан в горах сербами еще в первую югославскую кампанию как американский шпион. Пьяный командир велел его раздеть догола и поставить к стенке. Трудно доказывать свою правоту, будучи голым. Спасло его то, что кто-то из сербов предложил провести эксперимент: "Если выпьет одним духом бутылку коньяка, значит, действительно, русский". Выпил и даже не упал.

Мишка – ярко выраженный мужчина и юбочник каких мало, хотя далеко не красавец.

Невысокий, грузный, волосы уже отступили со лба. Он нахальный, отчаянный, беспардонный, но есть в нем что-то до того настоящее, что его нельзя не любить.

С коллегами обращается с подчеркнутой благожелательностью прекрасного товарища, на которого можно положиться во всех случаях жизни. Он любит риск, но не как мальчишка, глупо и неосторожно, а как мужчина. Меня пленяет его неуязвимость – с ним не соскучишься, ходит по самому краю, ан нет, не соскользнет. Я мысленно снимаю перед ним шляпу, – разумеется, такое везение не может продолжаться бесконечно.

Мы столкнулись в пресс-центре Белграда. Он окликнул меня, но я не сразу узнала.

"Ты забыла. Мы встречались с тобой в "Совершенно секретно", – напомнил он. "Ах да!" – я на всякий случай улыбнулась. Мы поболтали, и он дал мне несколько дельных советов по работе и пару выгодных контактов.

Мишка позвонил мне поздно ночью, сказал, что зайдет выпить. Я скучала и не стала возражать. Хотя и ежу было ясно, что не за хорошим делом он направляется ко мне в номер.

Он явился в полночь во всеоружии – с коньяком, соком, конфетами и шоколадом. Я ждала атаки и приготовилась дать блестящий отпор. Но едва не сломалась, потому что сама же дала ему в руки отличный козырь, сознавшись, что самое чувствительное место у меня – шея. Ну, нельзя трогать мою шею и затылок, последствия непредсказуемы. Он, разумеется, кинулся целовать меня в шею, и пришлось напрячь все мускулы воли, чтобы выставить его из комнаты.

Он подчинился, само собой, не без борьбы. Потом позвонил через час по телефону и стал жалиться в трубку, что его оператор и сосед по комнате куда-то ушел и забрал с собой ключ и теперь бедному Мише негде ночевать. Я расхохоталась убийственным смехом. Боже, какой старый трюк! Даже неприлично.

– Пусти меня, пожалуйста, – твердил он. – Я не буду к тебе приставать, просто лягу на коврик.

– Ты с таким же успехом можешь лечь на коврик в холле твоей гостиницы, – возразила я.

– Тут холодно.

– Слушай, не мели чепуху. У портье должен быть запасной ключ.

– Ну, вот, представьте себе, нету ключа. Неужели ты не выручишь меня? А я думал, ты товарищ.

Он стал давить на мою совесть, и напрасно, – у меня нет совести.

– Я не товарищ, Миша. Я женщина. Спокойной ночи.

Я положила трубку.

На этом Мишка не успокоился. Я не обольщалась на его счет. Его привлекала не я, а моя репутация – известной и сексуально привлекательной женщины. Значит, нужно трахнуть и поставить галочку в тетради – "я ее сделал". При случае об этом можно упомянуть или хотя бы намекнуть на связь. Мишу привлекают женщины только тогда, когда есть зверская конкуренция. Он игрок, и ему важен процесс завоевания. Ему нравятся эффектные победы, которые работают на легенду о нем, как о первоклассном мужчине. Переспит и забудет обо мне на следующее утро. Я сама из той же породы, и потому его поведение не оскорбляет мою гордость. Я реалистка.