Софринский тарантас

Работал на нашей «скорой» фельдшер Коля. Парень тихий, неповоротливый и какой-то вялый. Не по характеру он, видно, таким был, а по болезни. Он страдал врожденным пороком сердца. Все его поначалу жалели, а затем перестали жалеть. Работа есть работа, тем более на «скорой», где только быстрота, решительность и смелость в самых критических ситуациях могут принести авторитет.

Почти со всеми врачами он не сработался. И только я нашел с ним общий язык. Я не принуждал его делать те или иные обязательные фельдшерские процедуры. Если он не мог их делать или терялся, то я делал их сам, успокаивая его при этом:

— Ты не волнуйся, все наладится.

— Доктор… — запнувшись на полуслове, волнительно произносил он и внимательно смотрел на меня. Чувствовалось, что человек он душою добрый, таким только и быть в медицине. Я вижу, с какой всегда радостью он едет на вызов. Как глубоко задумывается у постели больного, стараясь быстро вместе со мною поставить диагноз. Однако не так страшна была его медлительность, как нерешительность. Вырвать его из нее и было моей задачей. Я старался полностью во всем ему доверять. И, словно понимая, он тихо улыбался, взгляд его теплел, и, выполнив вдруг удачно ту или иную процедуру, он спрашивал: — Доктор, а вдруг я ошибусь, что тогда?

— Не волнуйся, ошибку любую можно поправить. При условии, если ты сообщишь о ней вовремя… — успокаивал я его.

Постепенно он приглянулся мне, я привык к нему, и многие вызовы уже обслуживал только с ним. Я не грубил и не кричал на него, если он медлил. Я старался уважить его и, уважая, подбадривал как только мог. И постепенно осознанная торопливость начала приходить к нему.

Поехали мы раз с ним поздно вечером на вызов. На одной из загородных дач произошла драка. К жене пришел любовник. А муж застал их. И, не долго думая, схватил топор и начал кромсать все вокруг, а потом взял и кинул его в жену. Топор чуть-чуть поранил ей бровь, зато полностью отсек левое ухо. Мужа-дебошира забрала милиция. Весь пол в комнате был усеян окровавленными битыми стеклами. Женщина лежала на них распластавшись и стонала. Кровотечение из раны было сильным. Я кинулся оказывать помощь. Женщина была молода и красива. Поэтому травма для нее была ужасной. Из-за большой кровопотери пульс стал нитевидным и резко упало давление. Двумя зажимами остановив кровотечение и наложив на рану тугую повязку, мы с Колей быстренько на носилках погрузили женщину в машину.

Больница была почти рядом, и водитель без всякого труда за каких-то пять минут добрался до приемного покоя. В приемном покое женщина молчала, видимо, ей было стыдно, что ее личная жизнь стала известна посторонним лицам. Но не это интересовало дежурных врачей, а потом и меня, вдруг неожиданно очухавшегося. После травмы прошло двадцать минут. И отсеченное ухо можно было пришить без всякого труда, и оно прижилось бы. Но, увы, уха нигде не было. Вначале подумали, что женщина зажала его в руке, но это был носовой платок с запекшейся кровью.

— Доктор, неужели ты не сообразил ухо подобрать… — пристыдил меня заведующий.

— Да разве в таком хламе можно его найти?.. — попытался оправдаться я, потом сказал: — А во-вторых, не до уха мне было, кровотечение было сильным и надо было спешить.

И тут вдруг все это время молчавший Николай подошел ко мне и, достав из кармана завернутое в бумажку ухо, сказал:

— А вот оно. Я его случайно среди стекол нашел…

«Вот так Коля!..» — подумал я и после этого стал относиться к нему как к равному.

Поздней ночью я вез в больницу тяжелого больного с неснимающимся приступом бронхиальной астмы. Бедняга, как он хрипел. Ну а какая боль его мучила, трудно передать. Словно тисками зажата грудная клетка. Дыхание поверхностное и частое. Больной не надеялся на мою помощь, ибо прекрасно знал все лекарства, которые врачи возят во врачебной сумке. До этого у него дома я переколол ему все, что мог, но приступ удушья так и не снялся. Я сидел рядом и не знал, чем ему помочь. Единственное, что было в моих силах, это поторапливать водителя. На мои поднукивания он отвечал браво:

— Будет сделано… — и выжимал из «уазика» все, что мог. На улице была весна и уже вовсю текли ручьи.

Все как будто было хорошо, мы приближались к больнице. До нее оставалось семь километров. И тут вдруг, надо же такому случиться, при въезде в город прокололи колесо. Больной испугался, не менее испугался и я. Приступ у него усилился, и он, вдруг весь побледнев, обхватил руками грудь.

— Доктор, помогите… — прошептал он.

Я знал, что приступ бронхиальной астмы часто усиливается у чувствительных и впечатлительных людей, стоит им только понервничать. К такой категории людей относился и мой больной. Он испугался, что мы не довезем его до больницы и он умрет в нашей машине. Бронхорасширяющих средств в сумке не было, я их все переколол больному. И тогда, чтобы хоть как-нибудь облегчить ему страдания, я сделал промедол, строгоучетный препарат, но очень эффективный при снятии боли. Буквально через пять минут боль у больного прекратилась. Однако я знал, что через полчаса, когда действие препарата ослабнет, она вновь появится.

Приближался вечер, а вместе с ним и холод. Ручейки по краям прихватывало, и новый тоненький ледок красиво лоснился, отражая в себе тучевое небо и спину водителя. Расстелив фуфайку и став на нее коленями, он, пыхтя, откручивал болты на спустившем колесе.

— Как назло, домкрат заедает, — сказал он. — Масло подтекает, — а затем вдруг настороженно спросил: — Как больной?

— Приступ продолжается, но боль утихомирилась… — ответил я и начал помогать ему.

— Страшная болезнь… — чуть погодя сказал он. — У меня мать от нее умерла… На глазах, можно сказать, задохнулась.

Подложив камни под домкрат, мы кое-как приподняли машину и с трудом сняли спущенное колесо. Иногда, бросая помогать водителю, я, открыв дверцу в салоне, спрашивал больного, как у него дела. Но что он мог мне ответить? Он продолжал задыхаться. Воздух плохо шел ему в бронхи. И он все заглатывал и заглатывал его. Наряду с приступом бронхиальной астмы начала развиваться дыхательная недостаточность. Лицо и руки у больного посинели. Блеск глаз стал выразительным, он пугал, он настораживал. Смерть любит больных, которым врачи не помогают.

Покуда меняли колесо, мы потеряли больше получаса. Больному срочно был нужен ингалятор, бронхорасширяющий коктейль, кислород и все прочие процедуры и аппараты, которые только есть в стационаре.

— Доктор, скоро поедем? — с трудом спрашивает меня больной.

— Готово… — довольно произносит водитель и, ударив ногой по новому колесу, в сердцах добавляет: — Только, не дай бог, снова бы не проколоться… — И, не вытирая мазутных рук, сел за руль и лихо рванул с места.

— Долго еще? — то и дело спрашивал меня больной.

— Потерпите немножко… — успокаивал я его.

И вновь приступ боли охватил его. Промедола, сильнодействующего обезболивающего средства, у меня уже не было. Я сделал больному несколько кубиков анальгина, но он ему не помог. Стараясь успокоить его, я говорил ему теплые и нежные слова. Однако понимал, что больной в душе зол и на меня, и на водителя, да и на всю медицину из-за непредвиденного прокола колеса.

И лишь когда наш «уазик» подкатил к стационару, я с облегчением вздохнул. Прямо здесь же, в приемном покое, дежурные врачи начали проводить мероприятия по снятию приступа бронхиальной астмы. Были вызваны реанимационная бригада и заведующий бронхолегочным отделением. Больной остался жив.

Однако на следующее утро меня вызвала главврачиха.

— На каком основании вы сделали больному с бронхиальной астмой промедол? — строго спросила она. — Вы разве не знаете, что это строгоучетный препарат, мало того, он относится к ряду наркотиков…

— Я сделал это строго по показаниям… — попытался оправдаться я. — Кроме приступа бронхиальной астмы у больного был выраженный болевой синдром, а из-за боли в области легких и в бронхах, вы ведь сами знаете, в любой момент могла наступить остановка дыхания.