Каменная болезнь. Бестолковая графиня

Они сидели на скамейке, бабушка обхватила его голову руками и прижала к своему бешено колотившемуся сердцу, потом расстегнула верхние пуговицы блузки. Он обласкал ее грудь улыбающимися губами.

— Поцелуемся нашими улыбками? — предложила бабушка, и их улыбки слились в долгом поцелуе. Ветеран сказал ей потом, что такая же мысль пришла в голову Данте в пятой песне «Ада»: «лобзанье улыбок» Паоло и Франчески, которые любили друг друга, но не могли соединиться. [18]

Бабушкин дом, как и пианино Ветерана, должен был восстать из пепла: на месте церкви Санти-Джорджо-э-Катерина и бывшего дедушкиного дома дед и бабушка задумали построить особняк. Бабушка уверена, что дом получится замечательным: весь залитый светом, из окон можно любоваться оранжево-лиловыми закатами и улетающими на юг ласточками, а на нижнем этаже — праздничная зала, зимний сад, красный ковер на лестнице и веранда с фонтаном. Улица Манно — самая красивая в Кальяри. По воскресеньям дед угощает бабушку пирожными у Трамера, а в другие дни, когда хочет ее порадовать, покупает на рынке Санта-Кьяра осьминога, которого она варит с растительным маслом, солью и петрушкой. А жена Ветерана теперь готовит отбивные по-милански с ризотто. Но ее коронными блюдами остаются тренетте с соусом песто, сычуг и пасхальный пирог «паскуалина». [19]В Генуе дом Ветерана стоял возле больницы Газлини, при нем был сад с фиговыми деревьями, гортензиями, фиалками и курятником. Он прожил в этом доме всю жизнь. Теперь он продал его хорошим людям, и когда они приезжают в Геную, всегда останавливаются у них, а потом новые хозяева дают им с собой в Милан свежие яйца, а летом помидоры и базилик. Дом был сырым и старым, но роскошный сад утопал в зелени, а единственной ценной вещью было мамино пианино, ее родители были очень богаты, но она влюбилась в его отца, camallo, [20]и тогда они выгнали ее из дома, ей и досталось-то только это ее пианино, да и то спустя многие годы. В детстве мать часто, особенно летом, после ужина — в Генуе принято рано ужинать и выходить гулять — водила его посмотреть снаружи на виллу дедушки с бабушкой. Высокая стена вдоль всей улицы, упирающаяся в большие ворота со сторожкой сбоку, аллея с пальмами и агавами и лужайка с геометрическими узорами из цветов, поднимающаяся к большому молочно-белому трехэтажному зданию с террасами, гипсовой балюстрадой и серебристой лепниной вокруг окон, многие из которых были освещены, а еще с четырьмя башенками сверху.

Но мать говорила ему, что ей на все это наплевать, ведь у нее есть любимый муж и любимый figeto, [21]и обнимала его покрепче, а летними ночами в Генуе столько светлячков, вот он и запомнил мать именно такой.

Она умерла, когда Ветерану не было и десяти, отец больше не женился, он так и работал в порту и ходил в бордели на улице Пре, этого ему вполне хватало, а потом погиб при бомбардировке.

Возможно, настоящим отцом дочери Ветерана был никакой не партизан. Возможно, она была дочерью немца и жена не хотела ему об этом рассказывать, чтобы он не возненавидел нацистское отродье. Этот немец мог взять ее силой. Или все случилось с ее согласия, скажем, она отдалась ему в благодарность за помощь. Известно только, что во время войны она работала на заводе и в марте сорок третьего участвовала в забастовке, требуя хлеба, мира и свободы, и не могла простить Ветерану, что он надел военный мундир, хотя всем известно, что Королевские военно-морские силы Италии оставались верны королю и на самом деле фашистов терпели с трудом, и вообще не любили немцев, этих дикарей, и считали, что их союзниками должны были быть англичане, и все те, кто служил во флоте, ни в коем случае не были заражены массовым психозом, напротив, это были люди серьезные, сдержанные, готовые жертвовать собой и с чувством собственного достоинства.

Дочь Ветерана уже говорит с миланским акцентом, а еще у нее есть кукла, с которой она играет в дочки-матери, игрушечная кухня, детский фарфоровый сервиз и тетрадки с первыми буквами алфавита и орнаментом, а еще она любит море, и когда ее везут на поезде в Геную, все ждет, когда после туннеля неожиданно увидит его. Когда год назад они переехали в Милан, она так плакала, выходила на балкон и кричала прохожим: «Генуя! Верните мне мою Геную! Я хочу мою Геную!». Так что если ее отец действительно немец, то, наверное, он был хорошим человеком.

Бабушка, конечно, в политике не разбирается, но тоже считает, что вряд ли все немцы, которые вторглись в Италию, были такими уж плохими. А как тогда быть с американцами, которые разбомбили Кальяри, практически сравняли его с землей? Ее муж, который, наоборот, в политике разбирается, ежедневно читает газеты и вообще очень умный коммунист — он даже организовал забастовку рабочих солеварен — уверен, что не было у американцев причин так изуродовать город, так неужели все пилоты Боингов В-17, этих летающих крепостей, были злодеями? Наверное, среди них тоже попадались хорошие люди.

Но теперь пустоту должен заполнить дом на улице Манно и пианино. Ветеран обнял бабушку и стал напевать ей что-то на ухо, подражая контрабасу, трубе, скрипке и флейте. Он умел заменить целый оркестр. Это может показаться безумием, но в длинных переходах под снегом или в концлагере, когда его заставляли на потеху немцам драться с собаками за еду, только эта музыка в голове и стихи и спасли его.

Еще он сказал ей, тоже на ухо, что некоторые исследователи Данте полагают, что Паоло и Франческу убили, как только обнаружили вместе, тогда как другие дантологи считают, что они успели хоть немного насладиться друг другом перед смертью. «Никто из нас не дочитал листа» можно толковать по-разному. Еще он сказал, что если бы бабушка так не боялась ада, и они тоже могли бы насладиться любовью. Но бабушка ада совсем не боится, какое там. Если Бог и правда Бог, то неужели же, зная, как ей хотелось любви, как она молила хотя бы узнать, что это такое, отправит ее в ад?

Да и вообще при чем здесь ад, если даже уже совсем старенькой, вспоминая себя с Ветераном и их поцелуй, она всегда улыбалась. И когда ей бывало грустно, стоило ей вспомнить эту картинку, запечатленную в ее памяти, и печаль проходила.

8

Я родилась, когда бабушке было за шестьдесят. Я помню, что в детстве она казалась мне очень красивой, и я всегда зачарованно смотрела, как она причесывается и делает старомодную sa crocchia, [22]волосы у нее не поседели и не поредели: она разделяла их посередине пробором, а потом собирала в два узла на затылке. Я так гордилась, когда она, улыбаясь своей юной улыбкой, приходила забирать меня из школы среди других мам и пап. Мои собственные родители, музыканты, вечно колесили по миру. Бабушка всю себя отдавала мне, как папа — музыке, а мама — папе.

Папа совсем не нравился девушкам, бабушка страдала и чувствовала свою вину за то, что заразила сына загадочной болезнью, отпугивающей любовь. В те времена уже были клубы, куда вся молодежь ходила танцевать и крутить любовь под песни «Битлз», но все это было не для моего отца. Время от времени он помогал каким-нибудь девушкам готовиться к экзаменам в Консерваторию — певицам, скрипачкам, флейтисткам — все они хотели заполучить его в качестве аккомпаниатора, потому что он был лучший. Но экзаменом все и заканчивалось.

Но вот однажды бабушка открыла дверь и увидела запыхавшуюся — ведь в доме на улице Манно нет лифта, — маму с флейтой за спиной. Вид у нее был смущенный, но решительный — так мама выглядит и сейчас, к тому же она была красивая, просто одетая и цветущая, она запыхалась, поднявшись по крутым ступенькам лестницы, но, отдуваясь, радостно смеялась без всякой причины, совсем по-девчачьи, тогда бабушка позвала папу, который играл, запершись в своей комнате, крикнула ему: «Она пришла. Та, которую ты ждал!».