Ключ от двери

Он выгреб из ящика ножи и вилки, распахнул раму, высунул их наружу и держал там, дожидаясь вспышки. Брайн и его бабка замерли у стола.

Неожиданно поток градин обрушился на герань, про­звенел по ножам и вилкам в руке Мертона и ворвался в комнату.

—Вот вам, нате! — крикнул Мертон, и Брайн, при­смиревший от страха, услышал в голосе деда ликование.

Широкая голубая пелена застлала все окно. «Я слышал, — сказал себе Брайн, — я слышал, как она проши­пела. Дедушку убило!» И, закрыв глаза руками, поглядел сквозь пальцы. Темная кухня вся осветилась, и немед­ленно гул тысячи пушек прокатился по дому.

Мертон захлопнул окно и обернулся.

—Видали? Нечего было бояться.

Брайн отнял от лица руки. Нет, его не убило.

— Бог накажет тебя за такое, — сказала Мэри. — И за то, что ты напугал бедного ребенка.

— Ладно, ладно, — сказал Мертон, посмеиваясь, и швырнул ножи и вилки на стол, словно презирая металл за то, что тот не в силах убить его. — Ну как, пострел, ты ведь не струсил, верно?

Брайн часто дышал: дедушкин цирковой номер был рассчитан не только на бабушку, но и на него,

— Нет, дедушка. Еще бы я струсил! Брайн встал и подошел к Мертону.

— Послушай, дедушка...

— Ну, в чем дело, пострел?

— Отчего бывают молнии и гром?

— Вот уж не знаю. — Мертон был озадачен; внук вы­нудил его задуматься над тем, что все свои шестьдесят с лишком лет он принимал как нечто само собой разу­меющееся. Его суровая физиономия вдруг осветилась лу­кавством. — Оно вот в чем дело, — сказал он, наклоняясь вперед. — Я так полагаю, господь бог говорит святому Павлу: «Давай-ка сюда наверх уголька из преисподней». И вот, значит, Павел грузит тележки самым что ни на есть отборным углем, впрягает лошадок и давай наверх, туда, где бог. Ну и вот... — глаза его зажглись вдохнове­нием,— и вот, когда Павел разгружает уголь, оно и на­чинает громыхать, то есть, значит, гром гремит.

В смехе Брайна были вера и сомнение.

—Нет, дедушка, не так. Мертон ухмыльнулся.

—Спроси бабку, она тебе скажет, так ли. Эй, Мэри, так или не так?

На скатерти уже были расставлены тарелки с копче­ной рыбой, солеными огурцами, ломтями хлеба, заранее намазанными маслом, и все придвинули стулья к столу.

— Да, видно, что так, — тветила Мэри, прощая Мертону его богохульство, раз оно привело его в хорошее настроение.

Брайн перегнулся через стол.

—Дедушка, послушай, а как же молнии?

Дед, прежде чем ответить, зацепил вилкой кружок огурца.

—А это когда в преисподней открывают печи, прове­ряют, не погас ли огонь, не надо ли уголька подкинуть. — Он усмехнулся, довольный легкой победой. — Смотри-ка. а ведь этот пострел не верит ни единому моему слову. Кто ему что ни скажи, он сейчас посмотрит так, будто говорит: все-то ты брешешь!

На влажной шиферной крыше прачечной во дворе бле­стело солнце.

—Он верит одной только маме, правда, Брайн? — ска­зала Мэри.

С полным ртом Брайн лишь помотал головой; он глядел на ограду из зеленых кустов — с каждого листка стекали капли только что пролившегося дождя. Ряды кустов пере­ходили один в другой, они окаймляли забытые, заглохшие тропинки, проложенные между стеной дома и голубятнями. Если встать там, ничего не увидишь, но зато услышишь горловые звуки, похожие на бульканье воды в сиплой глотке, — они шли с голубиных насестов за проволочной сеткой с восьмиугольными отверстиями. Парадная дверь дома выходила не в переулок, а в сад, куда Брайн и отпра­вился, предварительно осмотрев население голубятни.

—Бабушка, можно мне остаться у вас ночевать? — спросил он, вбегая в дом.

Мертон сплюнул на горячие брусья решетки.

— Я вижу, ты скоро насовсем сюда переберешься. Не­бось рад бы жить здесь, поганец, а?

— Ничего, если он с вами в комнате переночует? — подняв глаза от газеты, обратилась Мэри к дочерям, Ли­дии и Ви.

— Пусть его, — ответила Лидия. — Тесновато, конечно, но уж так и быть.

Дело было улажено.

—Спасибо, бабушка. Можно я поиграю в гостиной? — Иди, только граммофон смотри не поломай, слы­шишь?

— Нет, не поломаю. Дядя Джордж! Джордж Мертон не донес до рта кусок яичницы.

— Ну? — спросил Джордж, вскинув глаза.

— Можно я буду строить ярмарку с балаганами из твоего домино?

— Только смотри не разбей костяшек, не то нос тебе отрежу.

— Хорош он будет без носа, а, Мэри? — вставил ста­рик Мертон.

Когда Мертон бывал на шахте, или копался в саду, или мастерил что-нибудь в сарае, Брайн оставался один в гости­ной и там раскладывал на полированном красного дерева столе костяшки домино дяди Джорджа. На комоде стояло много интересных, но запретных предметов: сувениры из Скегнесса и Клиторпса, фарфоровый «памятник жертвам войны», раковины, кораблик в бутылке. На столике у двери, на самом ходу, помещалась большущая труба, и она начи­нала играть песенки, если повернуть двадцать четыре раза граммофонную ручку. Над каминной полкой висела гро­мадная картина, изображавшая скромного вида длинново­лосую девицу с узким лицом; в руке она держала букетик анютиных глазок, который преподнес ей стоящий с ней юноша в жилетке и с шарфом на шее. Они влюбленные, говорил себе Брайн и, когда однажды бабушка стирала пыль с мебели в гостиной, спросил, указывая на картину:

— Баб, это вы с дедушкой?

— Нет, — ответила она.

— А кто же?

— Не знаю.

Она, наверно, просто разыгрывала его: кто же это еще мог быть, если не дедушка с бабушкой? Внизу на картине были написаны две строки, и последние слова в них зву­чали почти одинаково:

Коль любишь крепко, как я тебя,

Ничто не разлучит тебя и меня.

Мертон, перекинув через плечо двустволку, шел по дорожке сада, потом пролез сквозь ограду из кустов. Следом за ним двигался Брайн с палкой на плече, а за Брайном — Джип, пес. Молча миновав поля, засеянные пшеницей, они перепрыгнули через низкую изгородь и пошли лугом; Джип гонялся за камнями, которые Брайн кидал над самой травой. Брайн остановился эа высокой прямой фигурой деда.

Мертон поднял ружье, раздался оглушительный грохот, и правое плечо его еле заметно дернулось. Брайн, выгля­нув из-за ног деда, увидел, что по обе стороны ручья падают на траву птицы.

—Ищи! — крикнул Мертон Джипу. Дед курил трубку, дожидаясь, пока собака сложит к его ногам мертвых окро­вавленных дроздов. — Клади их в сумку, пострел. Одного получишь на ужнн.

На руки Брайна налипли перья и кровь, и тут он снова вздрогнул от дуплета дедова ружья; дед стрелял деловито, без промаха.

Мертон приложил ко лбу руку козырьком. Брайн ви­дел перед собой высокую башню, которая то раскачива­лась, то застывала неподвижно и при этом извергала гро­мовые крики: «Тащи их сюда, Джип!», и каждое слово отдавалось сильным ударом где-то у него в груди.

Брайн бегал наперегонки с Джипом, разыскивая птиц, истерзанных всаженной в них дробью, и, слизывая с паль­цев кровь, раздирал кусты в надежде найти добычу, быть может не замеченную собакой.

— Ложись, пострел! — приказали ему. — Распластайся, как блин!

И в то самое мгновение, как крапива обожгла ему кончик носа, где-то в сотне футов над головой снова прогре­мели выстрелы, и Брайи почувствовал, как ему на шею и ноги шлепнулись три дрозда. Он кулаком отпихнул собаку, сунул птиц к себе в карман н пошел через поле пшеницы туда, где, раскуривая трубку, стоял дед.

Брайн и Джип шли следом эа болтающимся ягдта­шем.

—На ужин паштет из дичины, — сказал Мертон, по­смеиваясь; дым из его трубки тянулся назад, обволакивая их. — Паштет с кремом.

— Разве они сладкие, дедушка?

— Ага, как молодая капустка.

Мертон подождал, пропихнул вперед собаку сапогом, а Брайна — ладонью.

—Они не сладкие, — сказал Брайн, оборачиваясь.

—Ты мне еще, поганец, скажешь, что ревень не кис­лый.

Довольно хмыкнув, Мертон толкнул дверь. Брайн во дворе на усыпанной шлаком дорожке тузил Джипа, а тот в отместку за бесцеремонное обращение, за то, что его не оставляют в покое, изжевал Брайну уши. Пес наконец вырвался, но не убегал и стоял неподалеку, ожидая новой атаки; болтавшийся между клыками язык высунулся так далеко, что Брайн мог бы дернуть за него, как дергал за косичку девчонок в школе.