Страх открывает двери

Алистер Маклин

Страх открывает двери

Пролог

3 мая 1958 года.

Если можно назвать офисом деревянный вагончик размером два на три метра, установленный на четырехколесном прицепе, считайте, что я сижу в своем офисе. Торчу здесь уже четыре часа. От наушников болит голова, а с болот и моря надвигается мгла. Но даже если бы мне пришлось провести тут всю ночь, я поступил бы именно так: эти наушники – самая важная вещь на свете. Они – единственное средство, связывающее меня с миром.

Питер должен был выйти на связь три часа назад. Рейс из Барранкильи на север – дальний рейс, но мы уже добрую дюжину раз летали туда. Три наших старых самолета ДК находятся в отличном состоянии благодаря неустанному и тщательному уходу за ними. Пит – прекрасный пилот. Барри первоклассный штурман. Прогноз погоды на западно-карибском побережье самый благоприятный. А время, когда начинается сезон тропических циклонов, еще не настало.

Нет ни единой серьезной причины, объясняющей, почему они не вышли на связь несколько часов назад. Возможно, пропустили время сеанса из-за того, что отклонились на север в направлении Тампы – места их назначения. Может быть, они нарушили мою инструкцию о длинном перелете через Юкатан Страйт и вместо этого махнули прямо над Кубой? С самолетами, пролетающими в эти дни над охваченной войной Кубой, может случиться все что угодно. Нет, непохоже. Я подумал о грузе, с которым они летели, и это показалось еще более невероятным. Когда дело касалось риска, Пит осторожнее и предусмотрительнее меня.

Из угла офиса, где стояла рация, доносилась тихая музыка. Рация настроена на какую-то станцию, говорящую на английском языке, и уже вторично в этот вечер певец пел под гитару народную песню о смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой. Я так и не понял, о ком он пел. Песня называлась «Моя красная роза стала белой». Красный цвет символизировал жизнь, белый – смерть. Красный и белый – цвета трех самолетов нашей Транс-Карибской чартерной службы, занимающейся доставкой грузов на дальние расстояния. Я обрадовался, когда песня кончилась.

Мой офис не перегружен вещами: не считая рации, там только стол, два стула да картотека наших клиентов. Ток к большой рации подведен силовым кабелем, пропущенным через дырку в двери и, словно змея, извивающимся по траве и грязи до главного терминала, находящегося в одном из углов бетонированной площадки. Да, совсем забыл: в офисе еще висит зеркало. Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда навестила меня здесь, а я так и не удосужился снять его со стены.

Посмотрев в зеркало, я понял, что этого не следовало делать: черные волосы, черные брови, синие глаза и бледное, измученное, напряженное лицо сразу же напомнили о том, как отчаянно я нервничал. Я отвернулся и уставился в окно.

Это едва ли было лучше. Единственным преимуществом представшего перед моим взором вида было то, что я уже не мог видеть своего лица. Но не видел и ничего другого. Смотреть из окна вагончика даже в самые лучшие времена не на что: впереди на многие мили тянулись пустынные, унылые, плоские топи, простирающиеся от аэропорта Стенли Филд до Блейза.

С сегодняшнего утра в Гондурасе начался сезон дождей: тоненькие струйки воды непрестанно скатывались по стеклу единственного окна офиса. Низкие, растрепанные и гонимые ветром тучи низвергали с неба косой дождь, и от пересохшей земли поднимались густые испарения, превращающие мир за окном в какую-то серую и мистическую нереальность.

Я снова отстучал позывные. Результат был, как и в последние пятьсот вызовов. Молчание. Я изменил частоту, желая убедиться, что с приемом все о'кей, и, услышав шум голосов, треск статического электричества, пение и музыку, снова перешел на заданную частоту.

Этот полет – самый важный из всех, которые когда-либо совершали самолеты Транс-Карибской чартерной службы. Потому и надо торчать в этом крохотном вагончике и бесконечно ждать, когда доставят запасной карбюратор. А его все не привозили. Пока нет карбюратора, красно-белый самолет ДК, припаркованный в пятидесяти метрах на площадке перед ангаром, мне так же необходим, как очки от солнца в этот дождливый день.

Нет сомнений, они уже вылетели из Барранкильи. Первое известие я получил три дня назад, когда прибыл сюда. В закодированной телеграмме не упоминалось о том, что им грозит какая-либо опасность. Операция хранилась в полнейшей тайне, и только трем надежным государственным служащим было частично известно о ней. Ллойд не хотел рисковать даже за такой баснословный куш, которого мы раньше и в глаза не видели. Поэтому вечерняя радиосводка новостей о предпринятой вчера экстремистами попытке сорвать выборы либерала Ллераса не встревожила меня: все самолеты военно-воздушных сил и гражданской авиации стояли на аэродромах на приколе, а самолеты иностранных воздушных линий не допускали к полетам. Экономика Колумбии была в таком плачевном состоянии, что она не могла себе позволить оскорбить даже иностранных голодранцев, каковыми нас считали.

И все же я не хотел рисковать. Если 4 мая, то есть послезавтра, экстремисты одержат верх и разоблачат нас, Транс-Карибская чартерная кампания должна быстро сматывать удочки. Вернее, смываться немедленно. Если к тому же учесть баснословную выручку за доставку груза на Тампу, то…

В наушниках потрескивало. Разряды слабые, но частые, словно кто-то настраивался на нашу волну. Повернув регулятор громкости до отказа, я максимально усилил звук и, отрегулировав диапазон тонкой настройки частоты, стал тщательно, как никогда, вслушиваться в эфир. Полная тишина. Ни голосов, ни морзянки. Ничего. Я сдвинул на затылок один из наушников и сунул руку в карман, чтобы вытащить пачку сигарет.

Рация оставалась включенной. И тут, в третий раз за этот вечер, менее чем через 15 минут с тех пор, как я слушал ту грустную песню в последний раз, певец запел ее снова: «Моя красная роза стала белой».

Этого нельзя было выдержать. Я сорвал наушники, подбежал к рации и выключил динамик таким резким рывком, что чуть было не сломал выключатель. Вытащив из-под стола бутылку виски и не разбавляя содовой, плеснул его в стакан. Потом снова надел наушники. И вдруг услышал…

– CQR вызывает CQS. CQR вызывает CQS. Ты слышишь меня? Отбой.

Я вцепился в ключ передатчика и микрофон так поспешно, что задел стакан. Виски расплескалось по столу, стакан упал на деревянный пол и со звоном разбился.

– CQS здесь. CQS здесь! – заорал я. – Это ты, Пит? Отбой.

– Я. Придерживаюсь курса и времени. Сожалею, что запоздал со связью, – голос Пита был слабым и далеким, но даже ровный металлический тон микрофона не мог заглушить в нем напряжения и злости.

– Торчу здесь уже несколько часов, – в моем голосе сквозь облегчение проскальзывало раздражение. Когда я почувствовал это, мне стало стыдно. – Что-нибудь не так, Пит?

– Да, неприятности. Какой-то шутник узнал о грузе у нас на борту. А может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройство. Детонатор и взрыватель сработали, а начинка – гелигнит, тротил или еще какая-то хреновина – не взорвалась. Вышла из строя рация. Хорошо еще, что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только что отремонтировал рацию.

Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.

– Ты хочешь сказать, что кто-то подложил бомбу и пытался взорвать самолет?

– Да.

– Кто-нибудь ранен? – я с ужасом ждал ответа.

– Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.

– Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.

– Ты только не волнуйся, но вот уже 30 минут у нас на хвосте висит сторожевой пес – какой-то самолет американских военно-воздушных сил. Из Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, – Питер резко рассмеялся. – Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе, который у нас на борту.