Стыд

Тамара не ходила с ним под руку с той поры, как у них не заладилось. Они вообще редко куда ходили вместе в последние годы; а если случалось, то жена шествовала на шаг впереди, а Лузгин сзади и сбоку, как адъютант или усталая псина на выгулке. Но сейчас, когда спустились в лифте и вышли на улицу, Тамара прихватила его накрепко, словно опасалась, что Лузгин сбежит.

— У них все хорошо?

— У кого?

— У Важениных.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну… — Он спросил просто так, чтобы не молчать, а жене померещился смысл.

— Анекдот, — сказал Лузгин. — Идут по лесу Винни Пух и Пятачок. Тишина вокруг, только птички поют. Вдруг Винни Пух оборачивается и как даст Пятачку в лоб. Пятачок: «Винни, ты что?» — «Что, что… Идешь, молчишь, херню всякую про меня думаешь!..». Слушай, не волоки меня, как на буксире!

— Не выражайся, — Тамара чуть сбавила шаг. — Ничего я про тебя не думаю.

— А почему сама не на работе?

— Я на работе.

— Хорошая у тебя работа… Скажи, отец серьезно болен?

— Нет, не болен.

— А мне показалось…

— Вот доживешь до его лет…

— Попробую.

Тамара неопределенно хмыкнула и снова поволокла Лузгина, кивая встречным-поперечным — тесен мир на Севере…

Стол был накрыт на кухне, по-семейному. Есть Лузгину не хотелось, но время было обеденное; никто же не предполагал, что он встанет так поздно. Сидели вшестером: он с Тамарой, супруги Важенины и старшая их дочь, Елизавета, с четырехлетним сыном Кирюшей — тем самым мальчиком, что заглядывал в коридор плеткинской квартиры, когда Лузгин туда ввалился после Казанлыка и ночи в тамбуре холодного вагона. В тот вечер мальчик показался ему каким-то затюканным и мышеватым, а нынче он шумел, болтал ногами и хватал с тарелок, не спросясь, что веселило Лузгина, но раздражало Тамару и ее сестру Катю. Елизавета на выкрутасы отпрыска взирала хладнокровно, лишь изредка подавала ему новую салфетку. Глава семьи, Константин Андреевич Важенин, сидел напротив Лузгина и разговаривал только с ним, всех остальных почти не замечая. Спиртного к столу не подали, пили клюквенный морс, разбавляя минералкой, и отсутствие выпивки не показалось Лузгину нарочитым, умышленным: по всему было видно, что днем в этом доме не пьют, и вообще алкоголь не является здесь частью жизни.

Лузгин спросился покурить, и Важенин повел его на утепленную лоджию, исполнявшую обязанности кабинета. Важенин тоже закурил и обращался к Лузгину на «ты» и «Володя». (Успели сдружиться тем вечером? Подробности не вспоминались.) Не умеющий нормально вбить гвоздя, Лузгин с ученым видом огляделся и похвалил квалификацию строителей.

— Я сам, — увесисто сказал Важенин.

— Да что ты, Костя! Ну умелец… И батареи сам?

Важенин улыбнулся и сообщил, что по первой рабочей профессии он слесарь-сварщик, а еще шофер, столяр, бетонщик и каменщик. Лузгин не поверил, и Важенин рассказал, что после института его швырнули на снабжение, и для начала надо было выстроить на «точке» столовую, контору, склады и цеха, а он был пацаном, его не слушались и просто посылали. И тогда он посадил в штабном вагончике зама из «дедов», а сам пошел в бригаду сварщиков, потом — к бетонщикам и дальше, по цепочке. Каждый вечер он заходил в вагончик к «деду», читал радиограммы от начальства, писал отчеты и приказы по хозяйству и здесь же спал на топчане. Здание конторы они отстроили последним, через два месяца. Он въехал в новый кабинет, и с той поры рабочие, половина которых была из недавних зэков, называли его «шеф» или «бугор».

— Они уже не могли меня обманывать: я знал все.

— Мужчины, — сказала в комнате Тамара, — возвращайтесь.

Лузгин только закурил по новой, а потому ответил, что через минутку. Важенин спросил, не желает ли Лузгин выпить под горячее. Лузгин сказал, что нет, и Важенин одобрительно кивнул.

В коридоре Лузгин встретил мальчика Кирюшу, стоявшего в задумчивости.

— Дяденька, — обратился к нему Кирюша, — а что такое сознание?

— Спроси у мамы, — ласково сказал опешивший Лузгин.

— А у тебя, дяденька, мозгов нет?

Вернувшись с хохотом на кухню, Лузгин живописал присутствующим сцену в коридоре, и вышла странная заминка перед смехом. А мама Елизавета пояснила, что мальчик ходит в «продвинутый» детсад и там его перегружают безответственные педагоги, свихнувшиеся на сомнительных методиках. Лузгин сказал, что это повсеместная беда — свихнувшиеся педагоги. Он сразу понял, что в его отсутствие судачили о нем, отсюда и умное слово, пойманное мальчиком Кирюшей, и странная заминка.

— А выпить у вас в доме есть?

Тамара вздрогнула; Важенин сделал удивленное лицо.

— Сидите, Костя, я спросил из чисто познавательного интереса. Мне знакомы некоторые семьи, где спиртного не держат вообще, причем по абсолютно противоположным причинам. Как правило, люди, к алкоголю совершенно равнодушные, имеют привычку держать в доме бутылочку-другую для гостей. В то же время в семьях бывших или действующих алкоголиков спиртное отсутствует начисто. Если, конечно, действующий алкоголик — только один из супругов.

— У нас есть, — быстро вставила Катя.

— Да я же предлагал!

— Спасибо, Константин, не беспокойтесь. А кстати, господа, не кажется ли вам, что чуть подтаявшая строганина куда вкуснее сильно промороженной?

— Растаявшая строганина — это суши, — сказала Лиза, и все засмеялись, после чего Лузгин пошутил: только ненормальные японцы способны «сушею» назвать продукты моря. Пельмени были из лосятины, с добавкой лука, редьки и свинины, и под бутылочку Лузгин сожрал бы целый чан.

— Поехали со мной, — сказал Важенин, когда они снова курили на лоджии.

— Куда? — изумился Лузгин.

— На «точку». На месторождение.

— Зачем?

Да там решим, сказал Важенин, там придумаем. Посмотришь, поживешь, мы к хантам скатаемся, рыбалку зимнюю устроим, поохотимся. Все это здорово, сказал Лузгин, но что я буду делать там, на вашей «точке»? Чем лично я буду заниматься, и нужен ли я там вообще? Ты делать что-нибудь умеешь, спросил Важенин. Ничего, честно признался Лузгин. Да ну, неправда. У нас там есть радиоузел, будешь передачи вести… Какие передачи? Да какие хочешь! Не смеши меня, сказал Лузгин. Ну ладно, едем просто так, махнул рукой Важенин, у меня вахта: две недели на «точке», две недели здесь, в управлении. Поехали на две недели, вылет завтра, первый день после отпуска. Не понравится — вернешься, нет проблем…

Боже ты мой, вдруг отчетливо понял Лузгин, эти люди собрались меня спасать…

— Спасибо, Костя, я подумаю. Не завтра, конечно, а вот в следующий раз — почему бы и нет?

Выходит, тесть никому не открыл своих планов насчет лузгинского трудоустройства, даже с дочерью родной не поделился, старый черт… А может, просто не успел или ждет, когда решится окончательно. Вдруг его ставленник Лузгин не понравится оргкомитету или президенту лично? Весьма и весьма вероятно.

Важенин сник и замкнулся, словно школьник, не сдавший контрольную. А прическа у него стобаксовая, и вообще — красавец, мужественный тип первопроходца, совершившего карьерный прорыв, но вот очки все портят, опрощают, дешевая оправа, у старика покруче будут, стильные…

— Да есть тут вариант, — солидно проговорил Лузгин. — Если не получится, вернемся к разговору.

— Понимаю, — сказал Важенин. — Только извини, Володя, будет то же самое.

— Объясни, пожалуйста.

— Да что Москва, что Тюмень, что здесь… А ты никогда не хотел попробовать… Ну, пожить другой жизнью?

— Я пробовал, — сказал Лузгин и вспомнил про Ломакина и все еще не купленный мобильный телефон.

— Старик, все эти депутаты, политики, начальники, вся эта пресса, в которой ты крутишься…

Лузгин сидел на раскладном стуле у окна и чувствовал, как от стекла несет холодом. Слесарь ты сварщик, подумал он, спаситель душ заблудших, хреново утеплил свой кабинет, умелец!

— А сам ты, Костя, разве не начальник?

— Начальник, — с готовностью согласился Важенин. — Только мы дело делаем, понимаешь? У нас конкретный результат — два миллиона тонн нефти в год с месторождения. А у них что?