Птички в клетках (сборник рассказов)

Однажды, глядя на меня искоса и поглаживая невидимую эспаньолку, он сообщил мне:

— Один из моих предков был казнен. Он был заговорщик.

Когда я только что поступил в магазин, в конце первого рабочего дня Гарри сказал мне:

— У меня во дворе мотоцикл. Махнем куда-нибудь. Я тебя потом заброшу домой.

Виктория, которая работала кассиршей, должно быть, услышала это его приглашение, но я и не подозревал, какую ошибку совершаю.

— Мой девиз: с народом общайся, но, кто ты есть, не забывай, — прокричал мне Гарри, когда я сидел у него за спиной.

Назавтра стало ясно, что Виктория меня возненавидела. Обычно Гарри отвозил домой ее. Она обиделась и теперь ходила по магазину, вздернув носик, так что я очень хорошо его разглядел, особенно тоненькие ноздри, и то и дело огрызалась. Носишко был высокомерный и вздорный, и именно в него-то я в первую очередь и влюбился, а потом пошел сверху вниз. После того как я еще раз или два уехал вечером с Гарри, Виктория окончательно решилась. Она стала всеми силами добиваться, чтобы меня уволили. Восстанавливала против меня хозяина — пробьет на чеке не ту цифру и возмущается при покупателях, что я перепутал цену. Однажды в магазин явилась покупательница и пожаловалась, что я прислал ей разные туфли, одну крокодиловой кожи, а другую — змеиной: это Виктория их подменила. Меня ее проделки только смешили, а она никак не могла это понять и все сильнее закусывала удила. Она перегибала палку, как все женщины. А хозяин был не дурак. Однажды она увидела, что в дверях кладовой торчит низ стремянки, на которую мы лазили, когда доставали с верхних полок обувь, решила, что это я туда залез, чтобы снять одному покупателю с удочкой спортивные башмаки, и как толкнет: хоть и кроха, она была очень сильная. На стремянке стоял Гарри. Он сверзился на пол, и вместе с ним — гора коробок.

— Это еще что за мазня? — спросил хозяин, указывая на один из портретов сэра Уолтера Рэли работы Гарри.

— Мой предок, — надменно процедил Гарри.

Уволили не меня, а его. Он был очень доволен.

— Она ничего девчонка, но я ее не выношу. Однажды на танцах она запустила в меня хлебом, — сказал Гарри. — Подамся-ка я в Лондон.

И мы с Викторией остались, ошарашенные, вдвоем. Она переменилась. Перестала со мной ссориться. Несколько раз я провожал ее домой. Меня приводило в восторг, как ее каблучки стучат по тротуару, как она выпроваживает из комнаты мать, как разговаривает с собаками. Я гладил ее шею в парке, и она выгибала спину от удовольствия. Когда мы заходили ко мне, она садилась ко мне на колени, обнимала так крепко, что я начинал задыхаться, и принималась рассказывать, как она любит Гарри, всю жизнь, еще со школы.

— Гарри? — переспросил я. — Ты хочешь сказать: сэра Уолтера Рэли. — Она вся подобралась.

— У него есть доказательства, — отрезала она. — А тебя я никогда бы не смогла полюбить.

И вот тут вмешались ее подруги и ее мать.

— Не огорчайся, — убеждали меня они. — Это все глупости. Да, она с норовом. Наберись терпения. Не перечь ей.

Как бы там ни было, Гарри был далеко, в Лондоне. Приехал он всего один раз, на пасху. Мы втроем пошли в кафе.

— Лондон — самый опасный город в мире, — сообщил Гарри, многозначительно глядя на меня. — Там надо знать все ходы и выходы, иначе попадешь в такую передрягу — будь здоров. И все равно: человек может общаться с народом, но должен помнить, кто он есть.

Это было его любимое изречение.

— Перестань называть себя человеком, говори "я", — приказала Виктория. Гарри искоса поглядел на себя в зеркало, поднял вычурным изломом бровь и улыбнулся своему отражению.

Виктория схватила вазочку с остатками мороженого и плеснула на зеркало — чтобы помешать ему (как она мне потом призналась) любоваться собой; в зеркало она попала, но заодно забрызгала его серый костюм.

— Поздравляю тебя, — язвительно сказал он мне позже. — Виктория уже почти выкинула из головы эту дурь и забыла меня. Раньше она бросалась хлебом. — Он ошибался. Виктория его не забыла. В следующие два месяца я похудел на десять килограммов, у меня начались боли в спине. Хозяин пригласил меня к себе домой ужинать, а его жена гадала мне на картах. Выпали все пики, сколько их есть в колоде, а даму я уронил на ковер.

— Вы окружены врагами, — объявила жена хозяина. Она попала пальцем в небо: у меня было слишком много друзей. Не прошло и недели, как я получил письмо от Гарри, в котором он предлагал мне место в Лондоне, где я буду получать чуть не в два раза больше.

Мне порядком надоело, что, обнимая меня, Виктория все твердит: Гарри да Гарри, и, прочтя о вакансии, я прозрел. Я ее никогда не любил. Даже работу в обувном магазине я любил больше: можно жить, ни от кого не завися, вдобавок отдельно от родителей. Я решил схитрить. Сказал Виктории, что уезжаю из нашего города навсегда — переселяюсь в Лондон; там я, конечно, встречу Гарри и объясню ему, что таких девушек, как она, больше нет. Я разливался соловьем. Ответ Виктории оглушил меня, как удар обухом по голове.

— Когда ты едешь? В конце месяца? — спросила она. — На той неделе мы поженимся. А в Лондон поедем в свадебное путешествие — заодно.

Я не верил своим ушам. Надо было ехать в Лондон договариваться насчет работы. Она взяла с меня слово, что я вернусь в тот же день. Когда я, вконец измочаленный, вышел из поезда — он пришел только в начале двенадцатого, — Виктория ждала меня на платформе. Она бросилась ко мне. Даже вцепилась в меня.

— Я чуть с ума не сошла. Никогда больше не пущу тебя никуда одного, — сказала она.

Я похолодел.

— Я нашел нам гостиницу, — сказал я.

— Я тоже, — сказала она. — Правда, здорово?

— Мне ее рекомендовал Гарри, — сказал я.

— И мне тоже он. Я ему звонила.

Гарри решил предусмотреть все. Это он устраивал наш брак.

И вот мы, уже муж и жена, сидим в поезде, и поезд везет нас в Лондон. Никогда не забуду этого путешествия: оно длилось всего четыре часа, но мне показалось — недели две, не меньше. Поля, поля, грибники, телеграфные столбы, заводы, снова поля, полустанки, огороды, города… У нас было отдельное купе. Когда контролер проверил билеты, я задернул шторки на двери и потянулся поцеловать Викторию. Она, уже в твидовом костюме, вся так и подобралась. Губы сжались. Носик вздернулся.

— Ты не привязал к своему чемодану ярлык, — сказала она, глядя на багажную полку.

— Привязал сегодня утром, ты же мне напомнила, — ответил я, обнимая ее.

— Не вижу, — возразила она. Я засмеялся.

— Он с той стороны, — сказал я и, повернув чемодан, показал ей ярлык.

Она все еще не верила.

— Смотри же, — сказал я. Она была легкая как перышко, и я поднял ее и поставил на сиденье, чтобы она своими глазами увидела ярлык.

— Так я и знала, — накинулась она на меня. — Ты привязал не тот ярлык.

— Как не тот? Тот. — И я прочел: — Барнаби-стрит, гостиница "Остин".

— А мы будем жить в гостинице "Френнз". — И она показала мне ярлык на своем чемодане.

— Это ты перепутала, — сказал я. — Гарри назвал мне "Остин".

— Нет, "Френнз", и ты это прекрасно знаешь.

— Ты уж не сердись, но он назвал "Остин".

"Остин" — "Френнз", "Френнз" — "Остин" — и так без конца. Она вскипела.

— Вот и мама говорила, что ты упрямый!

Поезд замедлил ход — мы как раз проезжали мимо грузового состава, в котором везли мычащих телят.

— Бедненькие! Обреченные! — вскричала Виктория. — Посмотри на них.

И тут же накинулась на меня:

— Ничего себе свадебное путешествие! Ты даже не знаешь, куда мы едем.

— В гостиницу "Остин", — сказал я. — Я там заказал номер, вот и письмо от них.

Я протянул ей письмо. В верхнем углу бланка значилось: "Гостиница "Остин"". Но Виктория никому не верила на слово. Она взяла листок и внимательно прочла все от первого до последнего слова — дважды. Потом перевернула — не написано ли что-нибудь на обороте.