Семейные беседы: романы, повести, рассказы

Отец всегда очень переживал за своих детей. Он просыпался по ночам от мыслей о Джино. Уйдя с фабрики Оливетти, Джино перебрался в Милан и работал директором и консультантом крупных промышленных объединений.

- В последний приезд мне показалось, что он какой-то мрачный, - говорил отец. - Боюсь, у него неприятности! Еще бы, когда на нем такая ответственность!

Из всех нас Джино был самым верным последователем старых семейных традиций. По воскресеньям он и зимой и летом ездил в горы. Иногда с Франко Разетти, который жил теперь в Америке, но часто наезжал в Италию.

- Джино - отличный скалолаз! - говорил отец. - Просто отличный! И горнолыжник тоже!

- Нет, - возражал Джино, - горнолыжник из меня не вышел. Я съезжаю по старинке. Вот сейчас молодежь действительно здорово катается!

- Как всегда скромничаешь! - говорил отец и после его ухода часто повторял: - До чего ж он скромный, этот Джино!

- Ну и привереда этот Марио, - заявлял он всякий раз, когда Марио приезжал из Парижа. - Вечно всех критикует! Всех, кроме Кьяромонте! А что, если его выгонят из ЮНЕСКО! - беспокоился отец. - Политическая обстановка во Франции очень нестабильна! Я волнуюсь! И надо же было принять французское гражданство! Кьяромонте небось не принял! Все-таки дурак этот Марио!

Мать очень умилялась на детей Марио, когда он их привозил.

- Какой любящий отец! - говорила она. - Sa tetee. Il faut lui donner sa tetee! A они-то совсем французы!

- Девочка прехорошенькая, - говорила она, - но такая неуправляемая! Сущий чертенок!

- Они плохо их воспитывают, - ворчал отец. - Совсем избаловали.

- А для чего же тогда дети, если их не баловать? - возражала мать.

- Он меня назвал мещанкой! - говорила мать после отъезда Марио. Только потому, что у меня в шкафах порядок. Конечно, ведь у них в доме полный бедлам! А Марио, он же был всегда такой аккуратный, такой педантичный! Совсем как Сильвио! Теперь это другой человек. Правда, сам он доволен жизнью!

- Он мне сказал, что я слишком правая! Вот дурак! Он говорит со мной, как будто я из христианской демократии!

- Но ты и в самом деле правая! - говорил отец. - Ты же боишься коммунистов. Это Паола Каррара тебя против них настраивает!

- Да, я не люблю коммунистов, - говорила мать. - Социалисты мне нравились, те, что были прежде. Турати! Биссолати! Биссолати, как он был обаятелен! Мы с моим отцом ходили к нему в гости по воскресеньям... Может быть, этот Сарагат не так уж плох. Если б не его непроницаемое лицо!

- Хватит чушь пороть! - гремел отец. - Ты что же думаешь, Сарагат социалист? Да он самый что ни на есть правый! Настоящий социализм - это социализм Ненни, а не Сарагата!

- Не люблю Ненни. Ненни все равно что коммунист! Его послушать, так Тольятти всегда прав! А я этого Тольятти не выношу!

- Потому что ты правая!

- Я не правая и не левая. Я за мир!

И она уходила молодой, стремительной, гордой походкой; волосы совсем седые, развеваются по ветру, шляпа в руке.

Каждое утро, отправляясь за покупками, и после обеда, когда шла в кино, она обязательно заходила ненадолго к Миранде.

- Ты так ненавидишь коммунистов, - говорила ей Миранда, - потому что боишься : они отберут у тебя прислугу.

- Конечно, если явится Сталин, чтобы отобрать у меня прислугу, я его убью, - отвечала мать. - Как я останусь без прислуги, если сама ничего не умею?

Миранда все так же сидела в кресле, накрывшись пледом, и с грелкой; светлые волосы струились по плечам, и она по-прежнему капризно растягивала слова.

Ее родителей забрали немцы. Забрали, как многих чересчур наивных евреев, не веривших в преследования. В начале войны они жили в Турине, а потом уехали в Бордигеру, чтобы спастись от холодов. Бордигера - городок маленький, все на виду; вот кто-то и донес немцам, и их забрали.

Миранда, как только узнала про их отъезд в Бордигеру, написала, чтобы они срочно бежали оттуда, ведь там их знают все. В больших городах было безопасней. Но они в ответ написали, что все это глупости.

- Мы люди мирные! Таких, как мы, никто не тронет!

Они и слышать не хотели о чужих именах и поддельных документах. Им это казалось неприличным. Они говорили:

- Мы-то здесь при чем? Мы люди мирные.

Так немцы и взяли их - ее, маленькую седовласую приветливую старушку, у которой было больное сердце, и его, грузного, медлительного и спокойного.

Миранде сообщили, что родители в миланской тюрьме. Они с Альберто поехали туда и пытались передать письмо, вещи, продукты, но ничего не добились и узнали потом, что всех евреев из тюрьмы Сан-Витторе увезли в неизвестном направлении.

Миранда и Альберто с ребенком уехали под чужой фамилией во Флоренцию. Сняли две комнаты возле площади Кампо-ди-Марте. Ребенок заболел тифом, у него был сильный жар; во время бомбежек они заворачивали его в одеяло и носили в убежище.

Кончилась война; они вернулись в Турин. Альберто снова практиковал. Перед его кабинетом по-прежнему толпились больные, а он в белом халате, со стетоскопом на груди забегал в гостиную погреться у калорифера и выпить кофе.

Альберто раздался в ширину и почти облысел, только на макушке все так же торчал белобрысый редкий пушок. Временами он садился на диету и пробовал на себе всякие новые лекарства, полученные в подарок. Но по ночам его мучил голод: просыпаясь, Альберто шел на кухню и смотрел в холодильнике, не осталось ли чего от обеда.

Холодильник у них был большой и очень красивый - его подарил Адриано в благодарность за то, что Альберто как-то вылечил его; вечно всем недовольная, Миранда жаловалась:

- Зачем мне такой большой? Что туда класть? Сто грамм масла - ведь я больше не покупаю!

Оба часто и с сожалением вспоминали годы ссылки.

- Как здорово было там, в Рокка-ди-Меццо! - говорил Альберто.

- Очень здорово! - вторила Миранда. - Я как-то взбодрилась, каталась на лыжах и мальчика учила кататься. По утрам вставала рано и топила печку. И голова у меня никогда не болела. А сейчас опять так устаю!

- Положим, рано ты не вставала никогда, - говорил Альберто, - не будем идеализировать! И печку не топила. К нам приходила прислуга.

- Какая прислуга? Никакой прислуги у нас не было.

Железнодорожник теперь подрос. Вместе с моими детьми он играл в футбол на поле поблизости от проспекта Валентино.