Пролог (часть 2)

— Кандидат будет обязан именно мне своей победой, если примет моё предложение.

— Ты опять о Кинге? И опять выдаешь эту идею за свою, хотя она принадлежит Бобби…

— Потому что для всякой, идеи сторонник важнее, чем автор, — откликнулся Роберт Кеннеди.

— Я опять о Кинге. Его арест слишком большое событие, чтобы кандидат в президенты мог промолчать об этом.

— Не преувеличивай.

Голову от машинки поднял Тэд Соренсен, снял очки, протер уставшие глаза пальцами рук, снова надел и сказал:

— В эту кампанию ничего нельзя преувеличить. На нынешних выборах невозможен нокаут. Победу будут присуждать по очкам. И ты, высказав своё отношение к Кингу, получишь — не надо много — сто тысяч дополнительных голосов негров, это, может быть, как раз те пол-очка, которые тебе необходимы.

— Сто тысяч негритянских голосов — в плюс и двести тысяч голосов белых южан — в минус? — полуутверждает, полуспрашивает Джон Кеннеди.

— Южане в любом случае не пойдут за тебя горой, — говорит Сэллинджер. — Они в кармане у Никсона.

— Кроме того, многое зависит от того, в какой форме ты выскажешься о Кинге, — добавляет Соренсен.

— Пресс-конференция? — Джон Кеннеди вопросительно смотрит на Сэллинджера.

— Никоим образом! — качает головой Соренсен: — Ты должен это сделать тоньше. Человечнее. Позвонить, например, жене Кинга и найти тёплые слова сочувствия. А уже Пьер потом случайно «проболтается» корреспондентам об этом звонке. Ведь проболтаешься, Пьер?

— Обязательно проболтаюсь, — кивает Пьер.

— Тёплые слова, личные звонки… Ты неисправим, — говорит Джон Кеннеди, не отрываясь от листка бумаги, который он продолжает читать, делая пометки. — Неужели Америка до сих пор не выбила из тебя остатки твоего русского происхождения? Неужели земля этого маленького городка, где родилась твоя мать, как его?..

— Чернигов, — отзывается Соренсен.

— Вот-вот, Чернигов. Неужели эта земля заложила в тебя столько сентиментальщины, что ни холодная шведская кровь отца, ни наш американский футбол не выбили из тебя эту бесполезную дребедень?.. — Джон Кеннеди говорит почти зло. — Когда-нибудь старик Гувер докопается до твоего Чернигова и объявит тебя коммунистическим шпионом. И тогда тю-тю наша с вами президентская карьера.

Соренсен пожимает плечами и снова склоняется к машинке. Сэллинджер серьезно смотрит на Кеннеди, понимая, что все эти ничего не значащие слова — лишь прикрытие: сейчас кандидат думает, думает именно о том, что говорили ему Сэллинджер и Соренсен, выполняя поручение Роберта Кеннеди (Бобби).

— Я не знаю, докопается ли Гувер до Чернигова, — подает реплику Роберт Кеннеди, на секунду оторвавшись от телефонов, — но Кинга он тебе не простит.

— Не простит, — соглашается Джон. — Но, во-первых, не надо играть в детскую подначку. Во-вторых, бояться Гувера ещё рано. Бояться его мы станем после победы. А сейчас будем бояться только Никсона. Врагов надо бояться по очереди, а не всех сразу.

— Так что же с Кингом?

— Распорядитесь соединить меня с Кореттой Кинг, — говорит Кеннеди.

Сэллинджер — будто и не сомневался в решении своего патрона — спокойно поднимается и идёт к телефону.

Соренсен протягивает Джону листок бумаги.

— Что это?

— Я тут приблизительно набросал то, что ты хочешь сказать ей.

Джон Кеннеди пробегает глазами несколько строк.

— Чернигов! Ну ничего, я подсушу, и всё будет как надо, — говорит он и оборачивается к Сэллинджеру. — Сразу после моего звонка ты расскажешь о нём корреспондентам, но так, между прочим, среди других дел, почти случайно. Ты понял меня?

— Да, господин президент.

— Вот так-то лучше.

— Но всё-таки своей победой вы будете обязаны именно мне, — говорит Сэллинджер и стряхивает с пиджака пепел сигары.

Джон Кеннеди позвонил Коретте Кинг, выразил сочувствие ей в связи с арестом её мужа, сказал также, что высоко ценит его благородную борьбу за гражданские права негров.

Через несколько минут после этого разговора Сэллинджер уже рассказал о его содержании корреспондентам — так, между прочим, среди других дел. Но те оценили новость и, топая башмаками, помчались к телефонным трубкам, чтобы сообщить об этой сенсации в свои агентства и газеты…

Расчёт оказался точным. Несколько нелишних тысяч негритянских голосов оказались в предвыборной копилке Кеннеди и в конце концов решили результаты очень «тесных» выборов в его пользу. (Перевес Кеннеди над Никсоном равнялся всего. 119 тысячам голосов.) Однако с тех пор между именами Кеннеди и Кинга в сознании американцев установилась некая моральная общность. И когда Гувер решил обвинить Кинга в «связях с коммунистами», он прекрасно понимал, что это угроза и в адрес обоих Кеннеди.

Свою «записку» директор Федерального бюро расследовали Джон Эдгар Гувер передал в Белый дом 8 января 1962 года сразу же, буквально через несколько часов после того, как Кинг публично обвинил ФБР в том, что агенты и высокопоставленные чиновники этого мощного учреждения попустительствовали избиению местной полицией негритянской демонстрация в Олбани, штат Джорджия.

В записке Гувера было сказано, что поскольку Стэнли Ливайсон, близкий друг и доверенный сотрудник Кинга, «является членом Коммунистической партии США», то, следовательно, сам Мартин Лютер Кинг «находится под контролем этой партии».

Как результат этого вывода — досье на Мартина Лютера Кинга в картотеке Федерального бюро расследований было перемещено в «секцию А».

Эта, казалось бы, техническая процедура — перемещение бумаг из одной секции фебеэровской картотеки в другую, значила, однако, очень много. Отныне в случае возникновения в стране «чрезвычайного положения» Кинг подлежал немедленному аресту и изоляции.

С этого дня в картотеке Федерального бюро расследований он значился под рубрикой «Коммунист». А Гувер теперь имел право требовать от министра юстиции Роберта Кеннеди официального разрешения на прослушивание телефонных разговоров негритянского лидера.

Маленькая деталь. Министерство юстиции, в ведении которого находилось Федеральное бюро расследований, имело право (если не обязанность!) потребовать от Гувера доказательств того, что доверенный сотрудник Кинга является коммунистом и что Кинг находится «под „контролем Компартии США“». Министерство юстиции имело полное право (если не обязанность!) просмотреть гуверовское досье, связанное с этим обвинением. Однако министр юстиции Роберт Кеннеди не сделал этого. Не решился.

Другая деталь. Если Гувер обвинял сотрудника Кинга в принадлежности к КП США, то естественным было бы с его стороны запросить разрешения у министра юстиции на прослушивание телефонных разговоров именно этого сотрудника, подозреваемого в «подрывной деятельности». Однако Гувер требовал прослушивания разговоров только Кинга.

Если бы Министерство юстиции побеспокоилось перепроверить обвинения Эдгара Гувера в адрес сотрудника Мартина Лютера Кинга, то оно без труда обнаружило бы, что все обвинение ФБР было построено лишь на том, что один из информаторов ФБР предположил, что Ливайсон в 1954 году принимал участие в. деятельности организации, которая значилась в картотеке ФБР как «подрывная», однако даже там нигде не называлась (и, кстати, никогда не была) коммунистической организацией.

Однако ничего подобного Министерство юстиции не предприняло. Мощная фигура старика Эдгара Гувера внушала ужас. Его боялись все президенты Соединенных Штатов. Джон Кеннеди не был исключением. И отличался от своих предшественников по Белому дому, может быть, только тем, что ненавидел Гувера больше, чем они. Но поделать с ним в то время ничего не мог.

А может быть, и не считал нужным. Ведь Старик, кроме неприятностей, всегда мог принести любому президенту немалую пользу. И кстати — приносил. У любого президента имелись политические противники. На каждого из них Старик имел секретное досье, весьма полезное для человека, обитавшего в Белом доме и сидевшего в кресле под знаменем США в Овальной комнате.