Подручный смерти

Я почти добрался до аварийного люка, поравнялся с ним головой. Вжался в плоскость крыши и вцепился в нее ногтями. У меня был единственный шанс схватиться за ручку люка и подтянуться вверх. Я не был уверен, хватит ли у меня сил на что-то еще, кроме висения на крыше, которое лишь отсрочивает неизбежное падение, но я знал, что должен попытаться. Как можно умереть таким молодым? Нелепость, случайность, идиотское невезение…

Я не позволю этому случиться.

От страха мне стало дурно, закружилась голова. Граница между жизнью и смертью была как никогда тонкой. Она зависела от быстроты моей реакции, элементарнейших навыков координации тела, ловкости рук. Зависела от людей, которые меня окружали, от внезапно принятых решений, простого стечения обстоятельств, исход которых никому не дано предугадать. Она зависела от тех дурацких игр, которым научил меня в детстве отец, от той карьеры, которую он выбрал. Она зависела от давней любовной связи и случайной встречи. И, наконец, она зависела от погоды.

Я представил, как дотягиваюсь до ручки, цепляюсь за нее и подтягиваюсь к выходу.

Но прежде чем я попытался это сделать, дверца люка открылась.

Я впервые столкнулся с Ральфом лицом к лицу. На фотографии он был явно лучше, чем в жизни, а видеозапись сгладила все его угловатости: багровая от ярости толстая бычья шея, квадратные плотно сжатые челюсти, лоснящиеся черные волосы, в которых блестели капли дождя. Левую щеку от уха до края рта рассекал отвратительный розовый шрам. Нос был сломан под каким-то невообразимым углом – его точно кувалдой сбили набок. Крохотные глубоко посаженные глазки светились ненавистью и торжеством.

Он осклабился, сверкнув золотым передним зубом.

– Куда-то собрался?

И я упал.

Заскользил вниз, ударился о черепицу и покатился боком. Крича от ужаса, я раскинул руки в последней попытке зацепиться… Но ничто не удержало меня от падения. Крыша закончилась, подо мной был только воздух. И на мгновение я ощутил блаженство, сильнейшее, раскрепощающее чувство свободного полета. Но я просто падал. Последнее, что я запомнил перед смертью – полосатый бело-зеленый навес кафе возле автобусной станции, стремительно поднимающийся мне навстречу.

Волшебное снадобье

Я сидел на столе Шкоды и глядел на улицу. По ту сторону шоссе домов не было – только кирпичная стена и подвесной мост через канал. Все живое и неживое освещалось желтыми уличными фонарями. Высунувшись из окна, я посмотрел направо, где шоссе пересекалось с длинным мостом, нависшим над каналом и рельсами. От моста шоссе превращалось в каменистую грунтовку, которая делила луг на две половины. По этой самой дороге мы часто гуляли с Эми – и, вполне вероятно, по ней же шел Гадес воскресным июльским утром семь недель тому назад.

Когда мы возвращались к машине, из моих глаз неудержимо лились слезы. Я не плакал много лет. С тех самых пор, как мама нашла меня в ресторане за два года до моей смерти. Пока мы ехали в Агентство, горе прорывалось всхлипами и короткими рыданиями, пока лицо не распухло, как водяная бомба, готовая взорваться в любой момент. Я все еще чувствовал соленый привкус, жар и влагу на лице. Этот приступ меня опустошил.

Смерть проводил меня в комнату, но на ключ не запер, словно уловив мое нынешнее настроение. Я, конечно, и не думал убегать, но прежней трупной потребности в замкнутом пространстве у меня уже не было.

Потом я только смотрел в окно, на темнеющее небо, наблюдая за мигавшими уличными фонарями, за случайными прохожими. Но мало что видел – меня поглотили мысли о будущем.

Я понял, что на исходе завтрашнего дня я не выберу погребение заживо. В сообществе мертвецов оно считается одним из уважаемых способов ухода из жизни. Труп, утверждающий, что похоронен заживо – особенно если он занимает прежний гроб, – внушает почтение всем. Можно считать его избранным. Но у меня такой уход из жизни вызывал глубокое отвращение. На самом деле, трудно придумать более жуткий способ смерти.

Но главное – у меня возникло одно всепоглощающее желание, перед которым отступило все прочее. Именно из-за него я сидел перед окном целый вечер и думал о том, как его воплотить.

Я хотел жить.

Но выхода я не видел. Меня связывал контракт, в котором предлагалось три варианта: работа стажером (маловероятно), смерть (нежелательно) или же кладовка (непонятно). Четыре часа кряду я пытался найти другое, более удачное решение. Но безуспешно.

Последней надеждой оставался Шкода.

Послышался вежливый стук в дверь.

– Кто там?

– Мор.

– И Шкода.

Я остался на месте. На дно глубокого колодца моего сознания упала капелька воды. Встать не можешь – открой рот.

– Входите.

Дверь отворилась. Вошел Мор, держа под руку помощника Войны. Шкода, казалось, был навеселе. Безостановочно смеясь, он ввалился в комнату и плюхнулся на нижнюю кровать. И лишь когда он на секунду перестал вертеться, я разглядел у него на лбу огромный красный нарыв.

– Наш друг, – произнес Мор со скользкой улыбкой, – согласился мне помочь в небольшом эксперименте. К утру он придет в норму… Хотя, конечно, никогда нельзя быть полностью уверенным.

Меня терзал один смутный вопрос, но он отказался выходить на белый свет, и я решил, что он может подождать до утра.

– Новейший тип фурункулов, – продолжал Мор, – развивается при заражении новым штаммом стафилококка. Детали процесса ошеломляющие – но, боюсь, я сейчас не успею их с тобой обсудить.

Он искоса взглянул на меня, видимо, ожидая, что я все-таки начну спрашивать или (что даже лучше) упрашивать его рассказать. Но так и не дождавшись моей реакции, он громко хмыкнул, резко повернулся и вышел.

– Он идиот, – сказал Шкода, когда дверь закрылась. – Тут все идиоты. Жизнь людей находится в руках кучки придурков.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как дерьмо из мясорубки. – Он притронулся к своему нарыву и поморщился. – Эта змеюка подкралась ко мне в офисе. Я играл в «тетрис», дошел уже до девятого уровня, потому и не обратил на него внимания. Ублюдок уколол меня булавкой, затем стал извиняться. Объяснил потом, что важно было соблюсти фактор внезапности.

Он рассеянно потер плечо.

– Самое обидное – я почти побил свой рекорд.

Я встал, прошелся к торцевому окну, посмотрел на канал. Больше я не мог ждать.

– Помнишь наш утренний разговор?

– Разговоры были всякие.

Я повернулся к нему. Он смотрел серьезно. Но трудно было понять, то ли он сознательно прикидывается дурачком, то ли просто все забыл.

– Мне надо отсюда выбраться, – сказал я.

Улыбнувшись, он подошел к столу, и мне в голову вдруг пришла странная мысль: он хочет меня убить. Но вместо этого он попросил отойти, взял со стола голубую стеклянную фигурку лебедя и перевернул ее. Большим и указательным пальцами залез в полость и вытащил ампулу с прозрачной жидкостью. Затем положил ее на ладонь и протянул мне.

– Что это?

– Серия «03/99», – сказал он и, поддразнивая меня, сжал ладонь. – Я позаимствовал ее в лаборатории пару недель назад. Мощнейшая штука.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Ну и?

– Одна из лучших разработок Шефа. Одной капли хватит, чтобы убить любого – живого или мертвого – в считаные секунды.

Он подбросил ампулку через плечо и ловко поймал ее за спиной.

– Обычно мы это используем для своих агентов. Иногда они становятся непокорными, или начинают снова хотеть жить, или кто-то умом трогается и начинает буйствовать. В общем, на задании искушений бывает много. – Он кисло поморщился. – Последствия могут обернуться катастрофой для Агентства. И вот таких неконтролируемых Агентов устраняют.

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Еще бы, – сказал он, криво усмехаясь, – сейчас объясню. В общем, я прошу тебя… об одолжении. Услуга за услугу.

Он раскрыл руку и на сей раз позволил взять ампулу. Уже потом я понял, что она была из той серии, которую я видел во вторник в лаборатории.